И британский лев (главы 7-12)

[Kerisa]

Название, пока предварительное: И британский лев
Автор: Кериса
Бета: пока нету
Канон: Ж. Верн «20 000 лье под водой», постканон
Пейринг/Персонажи: профессор Аронакс, Консель, капитан Немо и команда «Наутилуса», ОМП и ОЖП в ассортименте
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная клиническая картина травмы от электрического тока
Примечания: текст является продолжением макси "Колесница Джаганнатха" и миди "Черный тигр, белый орел"

Глава 7

Глава 7

9 ноября 1871 года мы снова подошли к Одессе. Как и раньше, спасательная шлюпка с «Наутилуса» всплыла на поверхность под покровом ночной темноты, а затем смешалась с рыболовными судами, заполнившими прибрежные воды. «Герр Шаванн» Эгельт, не расстававшийся со своим «помощником» Збигневым, посетил почтамт и получил телеграмму из Марселя, которая дожидалась его с 7 ноября.
«Судно которое рассчитывал рейсе тчк буду искать другие варианты Дюнсте».
Больше от Конселя не было ни слова.
Эгельт был человеком без нервов, потому что он не вернулся тотчас на шлюпку, а зашел в книжную лавку и попросил газет за последние два дня. Взрывам в Босфоре было посвящено несколько заметок, но из-за натянутых отношений России и Турции местным репортерам ничего существенного выяснить не удалось. Говорилось про сильный подводный взрыв близ Эмирган Корузу, про торговое судно из Валахии, поврежденное водяным столбом, выдвигались различные предположения – от правдоподобных до самых нелепых. «Наутилус» нигде не упоминался. Наши противники – кем бы они ни были – не афишировали своих целей.
Итак, «Наяды» в Марселе не оказалось, и весь наш план рухнул, как карточный домик. Я не мог даже предположить, о каких «других вариантах» говорил Консель. Вовлекать незнакомых людей в наш заговор было чистейшим безумием. Если сейчас враги не знали, прошел ли «Наутилус» через минные заграждения, взорвался ли или затаился в Черном море, то одно слово газетчикам о предложении Конселя погубило бы нас безвозвратно.
Это была если не катастрофа, то что-то близкое к ней.
Капитан Немо, надо отдать ему должное, прочитал телеграмму, не изменившись в лице. Передав телеграмму мне, он спросил, что, по моему мнению, собирается делать Консель. Я не знал. Я мог только корить себя за то, что не предусмотрел такого развития событий.
– Ну, что ж. Не получилось хитростью – пробьемся силой, – сказал Немо. – Теперь мы знаем, где находится третья минная завеса. Сделаем в ней проход!
И «Наутилус» снова направился к Босфору.
Всю ночь и весь следующий день я провел в неотступной тревоге. Я пытался поставить себя на место Конселя и понять, что он будет думать и как действовать. Увы, я понял, что слишком плохо знаю своего бывшего слугу!
Конечно, он расшифровал письмо и узнал, что мы в ловушке. Он по-прежнему был верен мне и бросился на помощь. Он благополучно добрался до Марселя, в тот же день отправился в порт разыскивать «Наяду» и выяснил, что она ушла в плавание. И – и что?
Я с ужасом осознал, что Консель на этом не успокоится и не предоставит событиям идти своим чередом. Я в беде, а это значит, что меня нужно срочно спасать. Я велел ему дать ложное сообщение в газеты – значит, правдами или неправдами это сообщение должно там появиться! Бедный малый не мог догадаться, что лучше всего ему было бы вовсе ничего не делать. Он, конечно, попытается вовлечь в заговор кого-нибудь еще (капитанов других кораблей? или непосредственно газетчиков?) и тем самым неминуемо нас погубит.

***
Утром 11 ноября капитан Немо привел «Наутилус» к площадке бывшей первой завесы. Наверху штормило, лил дождь, так что не было опасности, что кто-то разглядит субмарину сквозь бурные темные воды. Отсюда до третьей завесы было чуть больше полумили. Не так уж и близко, чтобы за короткий осенний день дойти, все разузнать и вернуться до наступления темноты.
Я едва дождался возвращения разведчиков, но вести, ими принесенные, показались мне последним гвоздем в гроб. Минрепы мин третьей завесы представляли собой не цепи, а стальные тросы, и они были приварены к якорям намертво. Не было возможности разогнуть звено, освободить минреп и отвести мину в сторону. Оставалось или выкапывать якорь, или пилить минреп – в обоих случаях тратя время и ежесекундно рискуя взрывом.
Изначально завеса состояла из пятнадцати или шестнадцати рядов, расположенных в четыре яруса. Во время нашего «прорыва» часть мин взорвалась, но это были в основном мины самого верхнего яруса. Если бы берега Босфора не принадлежали нашим врагам, вооруженным самым современным оружием и наверняка зорко следившим за водами пролива, можно было бы попробовать осторожно пройти над завесой в надводном положении. Теперь же, конечно, об этом не было и речи.
В ту ночь я лег спать, полубольной от тревоги и усталости. Мне снова снился полковник Спенсер – торжествующий, с насмешливой улыбкой. «У вашего друга, господин Аронакс, ни фантазии, ни изобретательности». Я пытался бежать, я помнил, что должен спасти принцессу Ишвари, но лестница, ведущая на первый этаж дворца герцогов де Карвалью, приводила в кабинет, заваленный книгами. Полковник откидывался в высоком кожаном кресле: «У вас будет время подумать, господин Аронакс. Смерть от жажды – долгая смерть».
Мучительным усилием я распахнул глаза и вырвался из тенет вязкого кошмара. Стояла глубокая тишина – моторы не работали, субмарина снова лежала на дне у входа в Босфор. И в этой тишине я услышал звуки музыки – прекрасной, но невыразимо печальной.
Капитан играл на органе. Впервые за несколько недель.
Я мог бы поклясться, что никогда не слышал этой мелодии. Она была словно рыдание одинокой души над раскрытой могилой, протяжный зов в холодной ненастной ночи – зов, на который не будет ответа. Прислушиваясь, я сел на кровати, мое сердце трепетало от сострадания. Немо был прекрасным музыкантом – звуки, плывущие по «Наутилусу», проникали прямо в душу.
Поколебавшись, я включил ночник, оделся и вышел в проход, ведущий к салону.
В зале царил глубокий сумрак. Капитан сидел за шпильтишем, и под его пальцами рождалась мелодия, от которой хотелось плакать. Перед ним не было нот – он или знал эту мелодию наизусть, или сам сочинял ее – прямо сейчас, на моих глазах.
Я замер у двери, затаив дыхание. Мне хотелось подойти ближе, но я не решался потревожить капитана и вторгнуться в его грезы. Чарующие звуки лились и лились… но вдруг Немо замер, и мелодия оборвалась.
– Господин Аронакс, – произнес он, не оборачиваясь.
– Да, капитан, – тихо ответил я.
– Вам пора уходить.
– Извините, что побеспокоил вас, – сказал я и повернулся к двери.
– Нет, стойте. Вы меня не поняли. Вам пора уходить с «Наутилуса».
Мое сердце будто сжала ледяная рука. Именно этого я и боялся – наверно, больше всего на свете.
– Капитан, мы уже говорили об этом, – проговорил я, снова оборачиваясь к нему. – Что бы ни случилось, я вас не оставлю.
– Это исключено, – резко ответил он. – Выберите берег, на котором вы предпочли бы оказаться.
– Я предпочту остаться на «Наутилусе».
– Профессор, вы вынуждаете меня повторяться! – Немо, наконец, обернулся ко мне, его брови гневно сдвинулись.
Я старался отвечать спокойно, но чувствовал, что мой голос начинает дрожать:
– Капитан, вы предоставили своим людям выбор. Я тоже член экипажа и тоже имею право выбирать.
– Вы не член экипажа.
– Вот как?
Он резко поднялся и сделал несколько шагов в мою сторону. Кажется, я разгневал его, но и меня начинало трясти от горя и ярости.
– Да, вы не член экипажа, – уже спокойнее ответил Немо. – Вы мой гость. И я не хочу, чтобы вы погибли.
– Я уже погиб, господин Даккар. И ни вы, ни я не в силах этого изменить.
Он нахмурился и скрестил руки на груди.
– Профессор, вы говорите вздор. Вы не государственный преступник, преследуемый самой могущественной империей на Земле. Вы сможете вернуться в Париж. Британцы вас не тронут, им нужен я, а не вы.
– Я вернусь в Париж, только если вы вернетесь вместе со мной. Или если отправитесь еще куда-нибудь, а не похороните себя на дне Черного моря. В Южную Америку, в Канаду…
– Довольно! – крикнул Немо. – Я никогда не вернусь на сушу, и вы это прекрасно знаете!
– Что ж, если вы вольны обрекать себя на смерть, то почему я не волен?
Немо посмотрел на меня так, будто хотел уничтожить. Я впервые явно и открыто противопоставил его воле – свою, впервые смотрел ему в глаза, не собираясь уступать.
– Господин Аронакс, я не спрашиваю вас, хотите ли вы остаться на «Наутилусе»! – холодно произнес он, повысив голос. – Это мой корабль, и здесь все будет так, как скажу я. Вы отправитесь на берег, это не обсуждается.
– Обсуждается, – возразил я. – Это ваш корабль, но я – не ваш, и вы не вправе распоряжаться моей жизнью и смертью. Я сам решаю, кому мне служить, как жить и как умирать. Я остаюсь. Если вам так угодно, можете вышвырнуть меня за борт.
На миг мне показалось, что он меня убьет. Он шагнул ко мне, сжав кулаки, его глаза метали молнии, а грудь тяжело вздымалась от гнева. В любое другое время его ярость привела бы меня в ужас, но сейчас я смотрел в глаза совсем другому ужасу, куда страшнее смерти от его руки. Я не шевельнулся и не отвел взгляд, и он сам остановился в шаге от меня.
– Профессор, вы преступаете все границы, – прорычал Немо.
– Да, и еще не раз их преступлю.
– Что ж, оставайтесь. Но знайте – когда батареи иссякнут и «Наутилус» опустится на дно, я лично убью вас.
– Как вам будет угодно, – ответил я.
Он еще несколько мгновений прожигал меня взглядом, а потом резко развернулся и ушел в свою каюту.

Глава 8

Глава 8

Я вернулся к себе. Не раздеваясь, лег на кровать и долго лежал в полной темноте, без сна, но и не бодрствуя. Мой разум будто оцепенел, а душу затопило отчаяние, черное и вязкое, как деготь. Я не чувствовал, что победил, оставшись на «Наутилусе». Стояла глубокая тишина, но мне чудилось, что я еще слышу рыдание органа, и что-то во мне рыдало вместе с ним. Потом я заснул и снова увидел в иллюминаторе мрачную заиленную равнину, на которой не было ничего живого. Там, во сне, я знал, что это и есть вечность, что мне уготована – вечность холода, неподвижности и одиночества.
Проснулся я от осторожного стука в дверь.
– Господин Аронакс!
Я сел на кровати, включил свет. Бросил взгляд на часы – четверть десятого утра.
– Да, войдите.
Дверь отворилась, и ко мне в каюту вошел великан Кшиштоф. Вошел и тут же тихо прикрыл за собою дверь.
– Господин Аронакс, доброе утро. Тадеуш Красновский хотел бы с вами поговорить.
Я покачал головой.
– Боюсь, мне не о чем разговаривать с Тадеушем Красновским.
Кшиштоф кивнул.
– Он сказал, что именно так вы и ответите. И все же он очень просит вас к нему зайти. Он говорит, у него есть сведения, которые вас заинтересуют.
Я посмотрел на Кшиштофа внимательнее. Тот выглядел смущенным и опечаленным, и мне показалось, что он тяготится просьбой своего бывшего товарища. А может, и не бывшего – ведь Кшиштоф поддержал его во время бунта.
– Когда он хочет меня видеть?
– Если вы не против, то прямо сейчас.
– Что ж, идемте.
Мы прошли узким проходом, ведущим к центральному трапу. Комната, служившая сейчас гауптвахтой, была мне хорошо знакома – именно здесь нас запирали с Конселем и Недом Лендом во время первого пребывания на «Наутилусе». Кшиштоф вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил меня внутрь. Потом дверь закрылась, и мы с Красновским остались вдвоем.
Я смотрел на человека, который завлек нас в ловушку, и не чувствовал ни гнева, ни ненависти, только холодное неприятие. Когда я вошел, он поднялся мне навстречу. Он выглядел спокойным и собранным, недобрые кошачьи глаза смотрели на меня уверенно, жестко. Я понял, что трехнедельное заточение никак не затронуло молодого поляка – видимо, он знавал заточение куда суровее и длительнее.
– Господин Аронакс, наверно, я должен извиниться за то, что чуть не убил вас, – начал Красновский.
– Если вы не чувствуете раскаяния, то извиняться не стоит, – ответил я.
– Если бы вы погибли, я, возможно, и почувствовал бы раскаяние… Но сейчас я солгал бы, если б сказал, что казнюсь и терзаюсь.
Он вдруг нахмурился и отвел от меня взгляд.
– Хотя нет, вру. Я и казнюсь, и терзаюсь. Но не из-за этого выстрела, а из-за того, что оказался слюнявым щенком и идиотом. Дал себя обмануть и вас обманул, – он снова исподлобья взглянул на меня. – Садитесь, господин Аронакс. Я расскажу, как вышел на вас в Париже и что было потом… и это будет долгая история.
Я сел на одну из лавок. Красновский остался стоять, а потом и вовсе начал ходить туда и сюда по камере, будто постоянное движение помогало ему и думать, и излагать.
– Прошлой осенью я бежал с каторги на Слюдяном Зимовье. Добрался до Петербурга, остановился на конспиративной квартире у... впрочем, это не важно. В конце концов, они изготовили мне фальшивые документы, и я уехал в Лондон. Туда перебралось много наших, кого отпустили или кто сумел бежать. Лондонской полиции не было до нас дела. А вот кое-кому другому было.
В конце июня мне передали, что со мной ищет встречи связной от народовольцев. Они мне здорово помогли, и я решил, что обязан отдать долг. Пришел на встречу… вот только тот человек не был народовольцем и даже не был русским. Он сказал, что я могу называть его Старик. И этот Старик спросил меня, готов ли я и дальше сражаться за освобождение Польши и бороться с царским самодержавием.
Красновский остановился и посмотрел на меня со странной болезненной улыбкой.
– Я ответил, что всегда готов. И тогда он спросил, слышал ли я что-нибудь о «Наутилусе». Я слышал, еще на каторге, но Старику сказал, что нет, и тогда он дал мне почитать интервью с одним канадцем, гарпунером, который был захвачен на «Наутилусе» в плен, а потом бежал. Вы, конечно, тоже читали это интервью.
Я молча кивнул. Я уже догадывался, что будет дальше.
– Не рассказать, что со мной тогда было. Я ведь не верил рассказам о «Наутилусе», думал, это легенда, мечта, фата-моргана, сказка, выдуманная, чтобы не сойти с ума на каторге, а оказалось, что он существует, и вот свидетельство человека, который прожил на нем десять месяцев. Старик сказал, что по его сведениям, в экипаже «Наутилуса» есть несколько поляков, а среди них – человек, которого я хорошо знаю. И что он, Старик, поможет мне попасть на борт, если я пообещаю ему перенаправить атаки «Наутилуса» с Британской на Российскую империю.
Красновский остановился и невесело рассмеялся.
– Вы спросите, как я мог пойти на это? Мог, и легко. Я жаждал мести, как жаждут солнца в конце полярной ночи, а о том, чтобы попасть на «Наутилус», даже не мечтал. И вот передо мной сидит человек, который предлагает стать членом экипажа корабля-легенды и топить русские корабли. «Вы умный человек, господин Красновский, вас не используешь втемную, – говорил он мне. – Поэтому я буду с вами полностью откровенен. Конечно, мы предпочли бы, чтобы вы отдали «Наутилус» нам, но я прекрасно понимаю, что вы никогда этого не сделаете, а даже если пообещаете, то солжете. Однако меня устроит, если вы перенаправите месть экипажа «Наутилуса» на Российскую империю. Вам же есть за что мстить, не так ли?»
– Нам? – повторил я. – Он сказал, от чьего имени выступает?
– Да, от имени Великобритании, – ответил Красновский и с вызовом посмотрел на меня.
С тихим щелчком недостающие части головоломки встали, наконец, на место. Теперь я мог охватить взглядом всю картину целиком, пусть даже в ней и оставалось несколько белых пятен. Капитан Немо был прав в своих подозрениях – и мое похищение в Гавре, и неожиданное спасение, и засада на моле, и ружейный огонь, который чудесным образом никого не задел – все это имело одну цель: привести Красновского на «Наутилус».
– Значит, это британцы приказали вам убить капитана? – спросил я, только чтобы убедиться.
– Нет! – воскликнул Красновский. – Клянусь вам, нет! Господин Аронакс, я знаю, что вы обо мне думаете, но позвольте мне закончить, а потом уже делайте выводы.
– Хорошо, я вас внимательно слушаю и больше не перебиваю.
Красновский глубоко вздохнул и снова прошелся взад и вперед по камере.
– Старик сказал, что снабдит меня важными сведениями, которые прибавят мне веса на подводном корабле и заставят капитана поверить мне. Он рассказал про торпеды Уайтхэда и Александровского, про готовящиеся испытания, и обещал достать чертежи. Он говорил, что у него в окружении русского царя есть свой агент, и что сведения будут самыми верными.
«А на самом деле он просто хотел заманить «Наутилус» в Черное море», – подумал я.
– А потом он рассказал про вас – то, чего не было в интервью того канадца. Кто вы, кем работаете и чем занимаетесь, где живете и куда ходите. За вами и правда следили, господин Аронакс. За каждым вашим шагом. И почту вашу вскрывали.
– Это я уже понял.
Красновский невесело усмехнулся.
– Я ведь почти и не врал вам тогда. Все было правдой – и то, что вас вели от дома, и про британских шпиков, и про то, что вас должны были взять сразу по приезду в Гавр. Только я заранее знал, что вы не позволите никого убить и останетесь в поезде. И что решите от меня сбежать. И Старик это знал. Все вышло, как он планировал, до малейшей детали.
Я прикрыл глаза и снова, как наяву, увидел залитую дождем привокзальную площадь Гавра, пролетку и рыжего верзилу, забирающего у меня из рук саквояж.
– Значит, вы не ломали пальцы тому бандиту? Кучеру.
– Нет, не ломал. Но сломал бы, если б не знал, куда вас увезли. Старик говорил – чтобы нам поверили, все должно быть по-настоящему.
Да, надо было по-настоящему пытать меня жаждой, чтобы я проникся горячей благодарностью к своему спасителю и привел его на «Наутилус». И по-настоящему выбираться на мол из пляшущей в волнах утлой лодки, рискуя свалиться в ледяную черную воду. И стоять под дулом электрического ружья. В каждой детали происшедшего я узнавал холодный ум и дьявольскую хитрость Спенсера, который всех заставил страдать и рисковать – кроме самого себя.
– Зачем же вы стреляли в капитана, Тадеуш?
– Я хотел, чтобы капитаном стал Стефан, – глухо ответил Красновский. – В тот момент хотел, сейчас уже не хочу. Я… Это сложно объяснить.
Он замолчал, глядя в пол, и я впервые увидел на его бледных впалых щеках красные пятна румянца.
– Я слишком много думал о «Наутилусе», – наконец, произнес он. – Слишком хотел на него попасть. И придумал то, чего никогда не было. Не знаю, как вам объяснить.
– Я понимаю, – тихо сказал я.
– Никто не даст нам избавления – ни бог, ни царь и не герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой, – чуть нараспев произнес Красновский, и я узнал куплет песни, которую много пели в дни Парижской коммуны.
– Боюсь, что никакого освобождения мы уже не добьемся, – возразил я. – Босфор по-прежнему перекрыт. Мы уничтожили две минные завесы из трех, но третью уничтожать нечем. Британцы обманули вас, Тадеуш. Никто не собирался отдавать вам «Наутилус» и перенаправлять его атаки на русские корабли. Они использовали вас, чтобы заманить нас в ловушку, вот и все.
– Я знаю, – пробормотал он. – Знаю.
– А теперь капитан готов затопить «Наутилус» в центре Черного моря, только чтобы не отдавать его британцам. И еще неизвестно, что будет с командой.
Красновский угрюмо посмотрел на меня.
– Даккару надо было меньше слушать вас, профессор. И начать войну еще три недели назад. И мы не сидели бы в Черном море, как мышь с прищемленным хвостом в мышеловке. Британцы вон не боятся замарать рук – и под ними полмира.
Я почувствовал, что меня снова охватывает гнев.
– Господин Красновский, спуститесь с небес на землю! Полагаете, турки не ведают, что происходит на их земле? И не знают, кого именно ловят британцы в проливе, ведущем через их столицу? Если бы мы атаковали турецкое судно, неважно чем, пусть даже торпедой Александровского, думаете, они бы не знали, что это именно мы, а не русские?
Между нами повисло напряженное молчание – и в наступившей тишине я услышал, как заработали моторы «Наутилуса». Слабый толчок возвестил, что субмарина оторвалась от дна. Мы снова начали движение – и я не знал, куда.

Глава 9

Глава 9

Я поднялся на ноги. Снова спорить с Красновским мне не хотелось, да и он, по-видимому, уже сказал мне все, что хотел. Коротко поклонившись ему, я шагнул к двери – однако новая мысль внезапно пришла мне в голову.
– Тадеуш, – сказал я, оборачиваясь. – Почему вы решили рассказать это мне, а не капитану?
Красновский пожал плечами.
– Даккар меня сразу убьет. Он и так… – он быстро взглянул на меня и покачал головой. – Если мы все погибнем, пусть это останется между нами, господин Аронакс. Но если «Наутилус» выберется из Черного моря и капитан меня отпустит, расскажите ему. Пусть знает – британцы знают про Стефана, и не от меня.
– Хорошо.
Я вышел в коридор и кивнул Кшиштофу в знак того, что разговор окончен. Тот снова запер дверь гауптвахты, а я отправился в салон, чтобы посмотреть на показания приборов. «Наутилус» шел на север со скоростью около пятнадцати узлов. По-видимому, капитан еще не потерял надежды получить весточку от Конселя – или же хотел окончательно убедиться, что наш план провалился.
Хрустальные окна салона были плотно закрыты ставнями. Мы шли к Одессе на глубине двадцать метров – слишком близко к поверхности, чтобы включать прожектор даже днем. На душе у меня было смутно. Черное отчаяние, затопившее мою душу этой ночью, отступило, но никуда не ушло. Я думал об истории, рассказанной Красновским, о хитроумном замысле, приведшем «Наутилус» в Черное море – и невольно поражался злому гению полковника Спенсера, сумевшего сплести нити наших судеб в паучью сеть. Глядя в прошлое, я не видел для себя возможности избежать ловушки. Вернувшись из Гавра в Париж, я уже ступил одной ногой в ловчую яму. Надо было полностью отказаться от надежды вернуться на «Наутилус» и оборвать любые связи с капитаном Немо – лишь тогда я бы смог воспрепятствовать изощренной интриге полковника.
Если бы я мог предвидеть будущее!

***
12 ноября в два часа пополудни мы подошли к Одессе, а на следующее утро Эгельт со Збигневым на шлюпке отправились в город. Вернулись они с наступлением темноты, когда я уже весь извелся от нетерпения и мучительной тревоги.
На этот раз я не стал подниматься на палубу – наверху лил дождь пополам со снегом, штормовой ветер сбивал с ног, и субмарину заметно раскачивало на высокой крутой волне. Сидя в библиотеке, я напряженно прислушивался к топоту матросских ботинок и характерному лязгу, сопровождающему укладку и закрепление шлюпки в гнезде на корме «Наутилуса». Потом раздалось шипение, означающее поступление воды в балластные цистерны: приняв на борт разведчиков и обновив запасы воздуха, субмарина снова погружалась в морскую пучину.
Вскоре отворилась дверь, и в библиотеку вошел капитан Немо.
– Вот вы где, господин Аронакс! – воскликнул он. – А я вас искал. Консель прислал зашифрованную телеграмму. Не желаете ли принять участие в расшифровке?
Я смотрел на капитана, не веря своим глазам. Он улыбался. Берет, куртка из тюленьей кожи и высокие сапоги на нем были мокрыми от дождя и ярко блестели в свете ламп, а обычно бледные щеки покрывал румянец. Весь его облик дышал грозной радостью, будто перед нами наконец-то предстал неприятель, с которым можно сразиться лицом к лицу.
– Охотно, но где?..
Немо достал из внутреннего кармана куртки телеграмму и протянул мне.
«Нашел судно тчк остановился Жака и Мадлен тчк готов экспедиции Дюнсте».
Я перечитывал телеграмму снова и снова, чувствуя, как с души скатывается тяжелый камень, а на глазах закипают слезы облегчения. Я понял, что недооценил Конселя – он не собирался делать глупости, что я ему приписывал, а обратился к человеку, который один мог нас спасти в создавшемся положении.
– Он у Франсуа д`Обиньи, – сказал я, поднимая глаза на капитана. – Жак и Мадлен – это Жак Орэ и Мадлен Брюньон, матрос и домоправительница д`Обиньи, я хорошо знаю их обоих. Видимо, Консель пренебрег моим запретом и все-таки отправился к Франсуа, и это лучшее, что он мог сделать. Франсуа знает весь Марсель, он найдет людей, которые объявят, что видели «Наутилус». Уже нашел, – поправился я, снова взглянув на телеграмму.
– Что ж, прекрасно! – ответил Немо. – Если эти люди никак не будут связаны с «Наядой», это прибавит их словам убедительности.
– Именно так! А слова «готов экспедиции» означают, что у них уже все готово. Консель и так был готов к экспедиции, ему не нужно было тратить целых три слова на то, чтобы высказать очевидное.
Капитан скрестил руки на груди и в задумчивости прошелся по комнате.
– Однако Консель мог привести шпионов к дому вашего друга. А те – встретить Ишвари, – нахмурился он. – Я, конечно, не думаю, что британцы отправили следить за Конселем людей, знающих Ишвари в лицо…
– Спенсер считает, что Ишвари на «Наутилусе», – возразил я. – Во Франции ее зовут Мари де ла Фюи. Она одевается как француженка и говорит по-французски. Я уверен, что в ближайшее время ей нечего опасаться… а потом вы заберете и ее, и Конселя.
– Да, если нам удастся вырваться.
– Сейчас шансы велики как никогда.
Немо внимательно посмотрел на меня, а потом его губы снова тронула легкая улыбка.
– Я вижу, профессор, что вы уже не сомневаетесь в успехе нашего плана.
– Как я могу не сомневаться? На все воля Провидения! Но если наши враги не ясновидящие, они не узнают, что мы остались в Черном море и что свидетельства очевидцев – ложь. А значит, им придется открыть Босфор. Или хотя бы убрать мины верхнего яруса, чтобы в пролив могли войти зерновозы и баржи с лесом.
– Что ж, посмотрим! Мы сделали все, что могли, остается затаиться и ждать.
Капитан вышел из библиотеки. Спустя несколько минут моторы «Наутилуса» мягко загудели, корпус наполнился еле заметной вибрацией, и меня качнуло в сторону кормы. Мы снова шли на юг, к Босфору – как я надеялся, в последний раз.

***
Потянулись дни ожидания. «Наутилус» лежал на дне в нескольких милях от турецкого берега, всплывая на поверхность раз в три дня и всегда глубокой ночью – только чтобы обновить запасы воздуха. Натрия для питания электрических батарей осталось совсем немного, так что мы перешли в режим суровой экономии. Опреснительная установка работала, но подогрев воды свели до минимума, и вода из кранов текла еле теплая. Отопительные приборы тоже почти не грели, за бортом стояла глубокая осень, так что температура воздуха в каютах едва поднималась до 14 градусов Цельсия. Законсервированная пища подошла к концу, и чтобы прокормиться, приходилось собирать устриц, мидии, крабов и рапанов со дна Черного моря, а раз в три дня выходить на рыбную ловлю на спасательной шлюпке. В качестве необходимого противоцинготного средства наш кок использовал морской салат ульву – зеленую водоросль, чьи широкие листовые пластинки действительно напоминают салат. К счастью, продуктивность Черного моря настолько высока, что ни голодать, ни даже сокращать рацион нам не пришлось. Если бы не постоянный холод, мне вообще не на что было бы жаловаться!
В эти дни капитан Немо много времени проводил в библиотеке, и я пользовался случаем, чтобы побыть рядом с ним. Обычно я приходил в библиотеку сразу после завтрака, устраивался на одном из кожаных диванов с томиком Марка Аврелия, Сенеки Младшего или Тацита, и обращался к великим умам древности, восстанавливая заодно и свое знание латыни. Одет я был тепло – в сапоги, брюки на гагачьем пуху и меховую куртку, но руки все равно постоянно мерзли, так, что к обеду мне становилось трудно переворачивать страницы. Тогда я откладывал книгу, прятал руки в карманы и делал вид, что задремываю, а сам украдкой наблюдал за капитаном.
Немо много работал, и я не сразу понял, над чем именно. Он во множестве делал расчеты и что-то чертил, часто пользовался справочниками и тригонометрическими таблицами. Стол посреди библиотеки был завален карандашными набросками и обрывками чертежей. На бумажных листах я снова и снова видел изображение длинного веретенообразного предмета, чем-то похожего на «Наутилус», с коническим носом и винтом в задней части. Только через несколько дней я сообразил, что это торпеда. Капитан Немо не удовлетворился торпедами Александровского, он пытался сконструировать свою!
Я не отвлекал его вопросами или пустыми разговорами, и часто мне казалось, что он вообще забывает о моем присутствии. Мне нравилось смотреть на его лицо, будто освещенное изнутри работой увлеченного ума, мне нравилось наблюдать, как его длинные изящные пальцы ловко обходятся с циркулем, линейкой и транспортиром. Ожидание освобождения наверняка томило бы меня, если бы не присутствие капитана, но рядом с ним я не чувствовал ни страха, ни уныния.

***
Через десять дней, 25 ноября, разведчики ушли в Босфор, но вернулись ни с чем. Третья минная завеса оставалась неизменной и неприступной.

Глава 10

Глава 10

Теперь режим экономии стал еще жестче. Вода из кранов текла ледяная, и я умывался, стуча зубами от холода. Верхний свет в салоне и библиотеке не включали, только неяркие переносные фонари, и теперь я, как и весь экипаж «Наутилуса», проводил дни в глубоком сумраке. Меня против воли одолевали тоскливые думы. Что, если британцы так и не откроют Босфор? Или сделают это через два-три месяца, когда запасов натрия на борту «Наутилуса» не хватит, чтобы дойти до каменноугольных копей на дне Атлантического океана? Я вспоминал островок с потухшим вулканом, огромную пещеру там, где когда-то бурлила лава, и где капитан Немо установил оборудование для производства натрия по методу Девилля. Сейчас эта пещера казалась мне столько же далекой и недоступной, как лунные моря.
Несколько дней подряд капитан Немо вместе с двумя самыми крепкими матросами уходил на разведку к третьей минной завесе. Отцепить минреп от якоря было невозможно, перепиливать минреп – слишком опасно, оставалось осторожно выкапывать якорь каждой мины и отводить ее в сторону. Три человека справлялись с этой задачей за два часа. Однако фарватер Босфора перекрывали сотни мин, а ноябрьские дни были слишком коротки – до иссякания запасов натрия мы не успевали расчистить себе путь.
И все-таки я не терял надежды. Время истекало не только для нас, но и для наших врагов. На рейде ввиду входа в Босфор скопилось больше дюжины большегрузных судов, ожидающих входа в пролив. Торговля хлебом и лесом стояла, с каждым днем увеличивая убытки торговцев. Мы не знали, что творится наверху, во внешнем мире, но надеялись, что давление на турецкого султана не ослабевает.
Мучительней всего был постоянный холод, к которому я так и не смог привыкнуть. От гаврского плена, от лихорадки на баркасе, от ранения электрической пулей я сильно исхудал и теперь все время мерз. Теплая одежда не помогала, мне казалось, могильный холод пронизывает меня изнутри.
В отсутствии капитана Немо полутемная библиотека стала для меня подобием склепа, и я начал проводить дни у себя в каюте. Я или читал, пытаясь отвлечься, или бездумно лежал на кровати, спрятав руки в карманы. Пробовал вести дневник, но окоченевшие пальцы не слушались, и строчки выходили угловатыми и неровными. Дни тянулись бесконечно, но еще хуже были ночи – лежа неподвижно, я замерзал до костей и утром с трудом поднимался с койки.
Помню, вечером 30 ноября я долго не мог заснуть. Подтянув колени к груди и поплотнее закутавшись в одеяло, чтобы хоть как-то согреться, я прислушивался к шагам в каюте капитана Немо. Тот снова ходил от стены к стене, то ли размышляя, то ли давая выход тревожному нетерпению. Я понимал, что наше заточение с каждым днем все больше тяготит его, что его деятельная натура с трудом переносит ожидание, конца которому не видно. Потом шаги затихли, и я провалился в сон… в синюю спальню с выбитым окном, через которое дул пронизывающий ледяной ветер, наметая на подоконник колючую снежную пыль.
Из тоскливого кошмара меня вывело легкое прикосновение ко лбу. Капитан склонился над моим изголовьем и смотрел на меня загадочным пристальным взглядом, который я не мог прочитать. Дверь в его каюту была распахнута настежь.
– Дурной сон, господин Аронакс? – негромко спросил он.
– Н... наверно, – я с трудом справился со своим голосом, зубы у меня стучали. – Простите, капитан, если нечаянно потревожил вас.
– Я вижу, вы совсем закоченели.
– Да… никак не привыкну.
Немо выпрямился – и стал расстегивать меховую куртку.
– Двигайтесь к стене, профессор, – произнес он со странной полуулыбкой. – Я вас согрею.
Я понял, что все еще сплю. Я никак не мог снова оказаться в синей спальне, но и капитан никогда не стал бы делать то, что он делал. А он снял куртку, бросил ее на стул и остался в одной виссоновой рубашке. Потом повернулся ко мне и чуть приподнял бровь.
– Профессор, я просил вас подвинуться.
– Это сон, – тихо ответил я.
– Вы так полагаете? – насмешливо спросил Немо.
Я молча кивнул и все-таки подвинулся, давая ему место рядом с собой.
Он присел на край кровати, снимая сапоги, и матрац прогнулся и скрипнул под его весом. Сон был удивительно реальным, и мое сердце тревожно бухнуло в ребра. На миг я ощутил себя скалолазом на крутом обрыве, чья нога соскользнула с уступа, а из-под пальцев в пропасть посыпались камешки.
– Капитан?.. – пролепетал я.
Немо повернул ко мне голову, на его губах снова играла странная полуулыбка.
– Вижу, профессор, вы уже не считаете меня сном. Повернитесь лицом к стене, так вам будет удобнее.
Видимо, потрясение, которое я испытал, сполна отразилось на моей физиономии, потому что Немо сначала нахмурился, а потом заговорил совсем другим тоном.
– Господин Аронакс, я прекрасно знаю, что в вашем кругу так не принято, но вы же путешественник, исследователь. Неужели в лесах Конго или степях Патагонии вы столь же тщательно придерживаетесь этикета, как в парижских гостиных? Если бы судьба забросила вас на Огненную Землю или в сибирскую тайгу, неужели вы, даже замерзая, не приняли бы помощь ваших спутников? Или вам неприятно мое общество?
Кровь отлила у меня от сердца и бросилась в лицо.
– Нет… нет, – прошептал я.
– Тогда исполните мою просьбу.
Я сделал, как он велел – повернулся лицом к стене, кровь стучала у меня в висках. Он лег рядом, пропустив одну руку мне под голову, другой обняв за плечи. Горячая ладонь нашла мою – думаю, моя рука показалась ему ледяной.
– Надеюсь, вы не заболеете, профессор, – укоризненно сказал Немо, укутывая нас обоих одеялом.
Признаюсь, в тот момент никаких связных мыслей у меня в голове не осталось. Меня охватил трепет, который я не мог ни сдержать, ни скрыть. Меня колотило от холода, от нервного напряжения, близость капитана сводила с ума. Я невольно вспомнил роковую ночь на 17 октября, когда я отправился следить за Красновским – стальной коридор «Наутилуса», погруженный во тьму, пустоту под пальцами вместо двери каюты и сухую ладонь, зажимающую мне рот. Я снова был в объятиях этого человека и снова чувствовал, что падаю в бездну, но на этот раз рядом не было Красновского, пробирающегося в машинное отделение.
Однако время шло, и постепенно я начал отогреваться и успокаиваться. Немо был горяч как печка, и мое тело с жадностью впитывало его жар. Скоро его ладонь перестала казаться обжигающе горячей, одеяло из ледяного стало теплым, меня больше не трясло, как в приступе малярии, а дыхание выровнялось.
Я говорил себе, что должен поблагодарить капитана и отпустить его, но не мог заставить себя вымолвить ни слова. Меня сковала непонятная слабость – не только тела, но и духа. Я старался не шевелиться и дышать ровно и глубоко, как спящий. Не знаю, удалось ли мне обмануть капитана на этот раз! Я чувствовал, что он не спит – в его теле не было тяжелой бесчувственности человека без сознания, ладонь легко лежала на моей руке. О чем он думал в эти минуты?
Чем дальше, тем сильнее меня клонило в сон. В жилах струилось тонкое наслаждение, которого я никогда раньше не испытывал. Скоро мои мысли спутались, и я заснул крепко, сладко и глубоко – так, как не засыпал уже много лет.
***
Разбудил меня резкий звук электрического звонка. Прежде, чем я успел что-то сообразить, Немо убрал руку с моего плеча и выскользнул из-под одеяла. Меня обдало ледяным воздухом – температура в каюте едва поднималась до 12 градусов.
– Спите, профессор, – произнес капитан. – Еще рано.
Звонок снова зазвонил, и теперь я понял, что он звонит из его каюты. Кто-то из машинного отделения или из рубки вызывал капитана «Наутилуса».
Когда я повернулся, Немо уже застегивал куртку, его лицо было хмурым и сосредоточенным. Еще миг – и он стремительно вышел в коридор.
Я вытянулся на опустевшей постели, сердце тревожно билось. Вокруг меня больше не было тишины. Пространство наполнял далекий гул, природу которого я не мог определить. Гул напоминал шум прибоя или одновременную работу множества моторов.
Поняв, что больше не усну, я встал, быстро оделся и вышел в салон. Там никого не было, но гул слышался даже отчетливее.
Поколебавшись, я отправился на корму, где располагался матросский кубрик и каюты офицеров. Я собирался постучаться к Эгельту или Кнуду, но не успел – навстречу мне из коридора выскочил Марко.
– Что происходит? – спросил я его.
– Доброе утро, господин Аронакс! – с широкой улыбкой ответил он. – Это зерновозы! Зерновозы пошли в Босфор.

Глава 11

Глава 11

Я вернулся в темный холодный салон, включил лампу. На монотонный рев моторов далеких зерновозов накладывались звуки, сопровождающие работу экипажа «Наутилуса» – топот матросских ботинок, протяжный шорох, будто что-то тяжелое волокли по полу, перезвон электрических звонков. Вскоре заработали моторы, и субмарина направилась на юг, к устью пролива. Судя по положению стрелки манометра, мы держались у дна, на глубине около семидесяти метров.
Признаюсь, в эти минуты я не находил себе места от волнения и тревоги. Неужели наше полуторамесячное заточение в Черном море, наконец, закончится? И не ждет ли впереди еще какая-нибудь ловушка? Я ходил по салону взад и вперед, поминутно бросая взгляд на приборы и пытаясь предугадать действия капитана Немо. Как он поступит? Осторожность требовала сначала отправить в пролив разведчиков, однако что, если британцы пропустят большегрузные суда, скопившиеся на рейде, и снова закроют Босфор?
Прошло примерно десять минут, когда «Наутилус» начал замедлять ход, а потом снова опустился на дно. Отсюда рев моторов слышался гораздо отчетливее – видимо, мы подошли к самому устью пролива. Я услышал шипение воды, заполняющей шлюзовую камеру, а затем лязг шлюзовых ворот. Значит, Немо все-таки отправил своих людей на разведку. Теперь новости появятся не раньше вечера.
Я вернулся в свою каюту, сел за стол и взялся за книгу, но буквально через четверть часа субмарина вновь неожиданно двинулась вперед. Я бросился обратно в салон. Из телеграфного аппарата свисала тонкая белая лента со знаками азбуки Морзе. Я поспешил поднести ее к глазам, но увы – сообщение оказалось на языке экипажа «Наутилуса». Мы шли на юго-запад, лаг показывал скорость десять узлов, с учетом придонного противотечения наша реальная скорость была ближе к шести узлам. Почему Немо не дождался разведчиков? Я ничего не понимал.
Минут через десять субмарина замедлила ход и снова коснулась дна. Я принес из библиотеки карту Босфора и попытался восстановить наш путь. От входа в пролив мы продвинулись на юго-запад примерно на одну милю и сейчас подошли к первому сужению русла ввиду мыса Гарипче. До первой, уже давно разобранной, минной завесы у Анадолу Каваги оставалось полторы мили. Почему мы остановились?
Двадцать минут прошло в ожидании, и я уже собирался вернуться в свою каюту, как вдруг снова заработал телеграфный аппарат. Второе сообщение полностью повторяло первое. Тотчас «Наутилус» двинулся вперед – и меня, как молнией, пробило догадкой. Немо не собирался рисковать тем, что Босфор снова закроют, и одновременно не желал идти вслепую – он отправил разведчиков вместе с бухтой телеграфного кабеля и ключом, передающим сообщения. Именно поэтому мы останавливались каждую милю – видимо, такова была длина провода. Я решил, что загадочное телеграфное сообщение означало «путь свободен» или что-то в этом роде. Если я прав, мы остановимся через десять минут, не доходя полумили до Анадолу Каваги.
Так и вышло! Вскоре субмарина снова легла на дно, а я поставил еще одну точку на карте Босфора. В следующий рывок мы должны миновать место первой минной завесы и подойти к стальной сети.
Как мы минуем сеть? Хорошо, если британцы ее убрали – а если нет? Конечно, «Наутилус» пробил в сети дыру, и капитан Немо сумеет ее отыскать, если потребуется, но мы не сможем пройти через отверстие, не задев ни одну из цепей. Я не боялся, что цепи повредят «Наутилус», но грохот и лязг, неизбежный при этом соприкосновении, может нас выдать. Если британцы не поверили сообщениям марсельских капитанов, они могут открыть Босфор только для того, чтобы приманить нас – и тогда за сетью или рядом с ней нас ждет новая ловушка.
Я метался по салону вне себя от мучительного беспокойства. Время шло. Наконец, телеграфный аппарат выдал очередное сообщение (в точности такое, как и первые два), и «Наутилус» двинулся дальше. Через десять минут мы затормозили у стальной сети ввиду Сарыера – или места, где она когда-то была.
Движение винта остановилось, и «Наутилус» начал тихо подниматься к поверхности. Я смотрел на показания манометра – сорок метров глубины, тридцать… двадцать пять. В тишине, лишенной звука наших собственных моторов, я отчетливо слышал сначала приближающийся, а потом удаляющийся рев чужого судна. Потом «Наутилус» остановил всплытие и на несколько минут неподвижно завис в толще воды.
Что происходит? Чего мы ждем?
Вскоре короткое шипение возвестило о поступлении порции воды в балластные цистерны. Субмарина снова опускалась на дно. Через несколько минут корпус «Наутилуса» дрогнул, я услышал резкий лязг шлюзовых ворот и, почти сразу – свист насосов, откачивающих воду из шлюзового отсека. Разведчики возвращались на борт.
Я с трудом удержался, чтобы не броситься им навстречу. Я говорил себе, что вряд ли меня будут держать в неведении, и надо лишь немного подождать. Тем временем «Наутилус» снова запустил моторы, плавно развернулся и пошел обратно, на северо-восток, в Черное море. Я понял, что Босфор остался неприступным.
***
Когда Марко принес мне в каюту завтрак, я пребывал в состоянии глубочайшего уныния.
– Тушеная кефаль, устрицы и салат из ульвы, – извиняющимся тоном объявил он.
Сегодняшний завтрак был точно таким же, как и вчерашний, но с моей стороны было бы недостойно высказывать претензии.
– Спасибо, Марко, – ответил я.
Тот шагнул к двери.
– Постой. Пожалуйста, расскажи, почему мы вернулись.
Марко глубоко вздохнул и нахмурился.
– Стальная сеть, господин Аронакс. Они чуть приспустили ее, но не убрали. Можно конечно ее проткнуть или пройти в старую дыру, но шума будет столько, что и во дворце султана услышат.
Я кивнул в знак согласия.
– А что с минной завесой за сетью?
– Стоит, никуда не делась. Турки только самый верхний ярус убрали, и то лишь в фарватере. Кшиштоф говорит – придется идти поверху, иначе никак.
– Поверху? То есть по поверхности?
– Ну, или на малой глубине.
На малой глубине! Прямо в руки к британцам. Может, в этом и состоял их план?
Марко ушел, а я нехотя приступил к завтраку. Кок «Наутилуса» всегда готовил изумительно, но сейчас я почти не чувствовал вкуса предложенных блюд. Я думал о том, достанет ли у капитана Немо безрассудства пройти над сетью и над завесой, и что мы будем делать, если не достанет. Запасов натрия для электрических батарей оставалось на восемь дней хода на полной скорости. Как мы ни экономили энергию, этот запас таял с каждым днем. Скоро, слишком скоро наступит момент, когда натрия останется слишком мало, чтобы достичь Атлантического океана и каменноугольных копей на его дне. И тогда…
Из тягостных раздумий меня вывел звук моторов «Наутилуса», заработавших на малых оборотах. Я быстро вернулся в салон. К своему удивлению, я обнаружил, что мы идем не на юго-запад – в Босфор, и не на север – к Одессе, а почти точно на восток, вдоль турецкого берега. Через несколько минут направление движения изменилось на северо-восточное, затем северное, затем снова северо-восточное. Одновременно субмарина стала подниматься ближе к поверхности. «Наутилус» рыскал, точно охотничий пес, отыскивающий горячий след.
Я отчетливо слышал рев чужих моторов – то нарастающий, то ослабевающий. Звук был громким – гораздо громче, чем раньше, будто корабли проходили прямо над нами. Мне показалось, что капитан Немо отыскивает какое-то судно – вот только какое, и зачем?
Прошло около часа постоянных маневров, в которых я не видел ни системы, ни смысла. Наконец, громкий рев чужого двигателя заглушил все другие звуки. Стрелка манометра качнулась влево. Мы поднимались к поверхности – все выше и выше. Я с изумлением и трепетом смотрел, как глубина погружения «Наутилуса» уменьшается до десяти метров, потом до семи, потом до пяти. От грохота двигателя, шума винта, плеска воды закладывало уши. Я понял замысел капитана Немо – пройти через Босфор под днищем торгового судна, достаточно крупного, чтобы нас спрятать, и притом с невысокой осадкой, чтобы мы не задели сеть и мины второго яруса.
Дерзость этого замысла была достойна «Наутилуса» и его командира! Малейшая ошибка могла нас погубить. Субмарина должна была в точности повторять все маневры нашего невольного лоцмана, иначе на такой малой глубине нас неизбежно заметили бы. Мы могли задеть мины второго яруса или налететь на днище судна. Однако иного выхода покинуть Черное море я не видел. Как хитроумный Одиссей, сумевший вырваться из пещеры циклопа Полифема, привязав себя и своих товарищей под брюхом овец, мы шли под брюхом торговца – скорее всего, баржи с лесом.
Следующие пять часов я не скоро забуду. Быстроходный «Наутилус» буквально крался со скоростью в полтора узла, держась на глубине шести-семи метров. Сначала мы дрейфовали на запад, к устью Босфора, потом остановились на рейде у входа в пролив – видимо, ожидали своей очереди. Два часа я метался между своей каютой и салоном, пытался читать и не видел ни строчек, ни букв. Наконец, тональность рева, рвущего мне уши, изменилась, и баржа двинулась на юго-запад. Скорость неповоротливой посудины не превышала пары узлов относительно воды, но нам помогало сильное поверхностное течение, несущее более пресные воды Черного моря на юг, в Мраморное море.
Направление движения «Наутилуса» подсказывало мне, где мы находимся. Около часа мы двигались на юго-запад. Плавный поворот на юг обозначил расширение русла у местечка Сарыер и приближение стальной сети. Я неотрывно смотрел на показания приборов и невольно сжал кулаки, когда стрелка манометра, державшаяся на отметке в шесть метров, поползла влево. Мы буквально прижимались к днищу идущего над нами корабля! Каждую секунду я ожидал резкого стального лязга или удара палубы «Наутилуса» о дно баржи. Если бы я только мог видеть то, что в рубке видел капитан Немо! Несколько минут я боялся вздохнуть – а потом стрелка манометра снова ушла вправо. Мы миновали сеть!
Теперь «Наутилус» уже не мог повернуть назад. Впереди лежала третья минная завеса – и если бы дьявол помогал полковнику Спенсеру, нас могли бы захватить или уничтожить прямо здесь. Однако баржа плыла дальше, и мы плыли вместе с ней – сначала на юг, потом на юго-восток. Четверть часа – и мы миновали местечко Бейкоз и снова повернули на юг и на юг-юго-запад. Приближался Эмирган Корузу – место второй завесы, взорванной русскими торпедами.
Стрелка манометра снова резко качнулась влево. Я похолодел. Нижний ярус второй завесы мы уничтожили, верхний ярус убрали британцы, чтобы пропустить торговые суда, но сумеем ли мы пройти над вторым ярусом? Я не отводил взгляда от тонкой стрелки. Четыре метра глубины… три с половиной. Потом субмарину ощутимо тряхнуло, и меня окатило ужасом. Мы все-таки задели баржу! Еще один слабый толчок, еще – и глубина «Наутилуса», наконец, стала увеличиваться.
Мы миновали разведанные минные завесы, и если британцы не установили в проливе дополнительных ловушек, дальше путь был свободен.

Глава 12

Глава 12

Итак, мы прошли минные заграждения, и перед нами открылся путь на свободу, в Мировой океан! Преисполненный жгучего нетерпения, я хотел, чтобы «Наутилус» немедленно погрузился как можно глубже и включил двигатели на полную мощность, но у капитана Немо, похоже, нервов не было вовсе. Он по-прежнему удерживал субмарину под баржей, и мы еле ползли по Босфору вместе с ней – на юг до Анадолу Хисары, потом на юго-запад до мечети Хумаюн-Ю Абад Ками и снова на юг. Лишь через полтора часа судно миновало Девичью башню и вышло в Мраморное море.
Было около половины шестого вечера, когда стрелка манометра, наконец, показала неуклонное увеличение глубины, а рев чужого двигателя начал ослабевать и удаляться. Наступившая тишина окутала меня блаженством. Я был измотан мучительной тревогой и оглушительным грохотом, я чувствовал себя обессилевшим от постоянного напряжения, но теперь вокруг «Наутилуса» тихо струились воды Мраморного моря, и их мягкий плеск успокаивал и утешал.
Субмарина шла на запад со скоростью в десять узлов. За ночь мы должны были пересечь море из конца в конец и к утру подойти к Гелиболу – устью пролива Дарданеллы.
Вскоре открылась дверь, вспыхнул светоносный потолок, заливая зал ярким светом, и в салон вошел капитан Немо. Я тотчас поднялся ему навстречу, но от глубокого волнения не сразу нашел, что сказать.
– Профессор Аронакс, – без выражения произнес Немо.
Я видел, насколько он утомлен – его лицо осунулось и будто посерело, под глазами залегли глубокие тени. Капитан сделал несколько шагов мне навстречу, чуть пошатнулся и, нахмурившись, положил руку на одну из витрин. Я со стыдом вспомнил, что из-за меня он почти не спал ночь. Сейчас он, должно быть, просто падал от усталости.
– Капитан, вы снова совершили невозможное, – тихо сказал я.
Немо не ответил, только посмотрел – то ли на меня, то ли сквозь меня.
– Но вам необходимо отдохнуть. Пожалуйста…
– Мы задели баржу, – сообщил он. – Если об этом станет известно, британцы догадаются, что мы в Мраморном море.
– Об этом может стать известно только по несчастливой случайности, – возразил я. – В русских газетах не было ни слова про «Наутилус», даже в связи со взрывами у Эмирган Корузу. Значит, ничего не было и в турецких газетах – такую сенсацию не скроешь. Раз моряки с баржи не знают про «Наутилус», до прибытия в пункт назначения они не станут докладывать об этом происшествии. Удар был слабый, вряд ли мы серьезно повредили их судно.
– И все же нам следует пройти через Дарданеллы как можно скорее.
На это мне нечего было возразить – я сам всей душой стремился вырваться в Средиземное море и дальше – в Атлантический океан. Однако я опасался, что Немо пренебрежет своей усталостью и поведет «Наутилус» через Дарданеллы вслепую этой же ночью. В его состоянии это могло обернуться катастрофой.
– Отдохните хотя бы до утра, капитан. Вы обещали прислушиваться к моим врачебным рекомендациям, это одна из них. Ложитесь спать, прошу вас. Прямо сейчас.
Немо устремил на меня нечитаемый взгляд и насмешливо улыбнулся.
– Вы необычайно настойчивы в своем стремлении уложить меня в постель, господин Аронакс. Но раз это врачебный совет, я ему последую.
К счастью, он успел отвернуться до того, как до меня дошел второй – конечно, невозможный и случайный – смысл произнесенных им слов, и я побагровел до корней волос. Капитан скрылся в своей каюте, в замке повернулся ключ. Я присел на диван у стены и прижал ледяные ладони к пылающим щекам. Моя больная природа иногда играла со мной злую шутку – в случайных переплетениях трещин на камнях я видел чудовищ, а в невинных фразах – изощренную насмешку.
***
Весь вечер и половину ночи «Наутилус» шел на запад, а потом на юго-запад, пересекая Мраморное море из конца в конец. Перед рассветом мы осторожно поднялись на поверхность обновить запасы воздуха и уточнить свое местоположение. Погода стояла неприветливая – лил дождь и дул пронизывающий холодный ветер. Ни звезд, ни луны видно не было, лишь на горизонте по левую руку смутно чернела громада острова Мармара.
Я недолго пробыл на палубе – субмарина снова уходила под воду. Капитан Немо счел, что погода благоприятствует проходу через Дарданеллы. Низкие тучи и вспененные волны должны были сделать поверхность моря темной и непроглядной, при этом тусклого света пасмурного дня хватало, чтобы глаза рулевого, привыкшие к темноте, различали путь.
На рассвете мы миновали местечко Шаркёй, а еще через час подошли к Гелиболу. «Наутилус» опустился на глубину в тридцать метров, и когда под водой хоть немного рассвело, осторожно двинулся вперед. Полтора часа мы шли на юго-запад, следуя фарватеру Дарданелл и лишь слегка отклоняясь немного западнее или южнее, и к полудню добрались до Нагара Кале – «колену» пролива. Здесь пролив резко поворачивает на запад, а потом сразу на юг, берега сближаются, а глубина даже в фарватере уменьшается до тридцати метров. Если британцы где и установили ловушки, то именно здесь.
Будучи не в силах заниматься чем-либо еще, я снова сидел в салоне и следил за показаниями приборов. «Наутилус» сбавил скорость до трех узлов и скользил теперь над самым дном. Стрелка манометра колебалась между отметками в двадцать и двадцать пять метров. Если бы не шторм и не ливень над проливом, нас бы давно заметили, но теперь мы крались под завесой этого ливня, как под плащом-невидимкой, надежно укрытые бурными водами. Спустя час субмарина благополучно миновала сужение Чанаккале и повернула на юго-запад, а еще через час вышла в Эгейское море.
***
Эгейское море! Колыбель античной цивилизации, оно омывало берега Древней Греции, Византии и Болгарского царства. Из его вод поднимается около двух тысяч островов, среди которых самыми крупными являются Эвбея, Лесбос, Родос, Самос и Крит. Более мелкие острова каменисты и бесплодны, а берега обрамляют невысокие горные хребты – безлесные, с полупустынным ландшафтом.
С наступлением ночи «Наутилус» всплыл на поверхность, и я поспешил подняться на палубу. Субмарина шла на юг, оставляя на поверхности моря широкий пенный след. Полоса дождей осталась далеко позади. В разрывах туч плыла ущербная луна и мерцали неяркие редкие звезды. В лицо дул порывистый ветер, но не ледяной и колючий, как в Черном море, а мягкий, упругий, пьянящий ощущением простора и счастья.
Я был счастлив в эти минуты. Я дышал полной грудью и никак не мог надышаться. Вид безграничного водного пространства наполнял мою душу благоговением, а глаза – слезами, верно, так чувствует себя узник, уже не чаявший выбраться из своей темницы!
– Вы тоже это чувствуете, господин Аронакс? – взволнованно произнес капитан Немо у меня за спиной. – Свободу, которую может даровать только море? Безграничность и вечное движение, частью которого мы стали?
Я обернулся. Немо стоял в трех шагах от меня и горящими глазами смотрел вдаль, на линию горизонта. Я видел, что он охвачен тем же восторгом, что и я – восторгом человека, избежавшего неволи и смерти, вернувшего себе свободу, когда надежда на ее обретение уже почти угасла.
– Да, капитан.
В неверном лунном свете его лицо показалось мне молодым и прекрасным. В густых черных волосах больше не было седины, а в глазах – затаенного горя. Я невольно задался вопросом – не таким ли он был пятнадцать лет назад, до того, как началась война и все обратилось в прах? Море иногда даровало капитану забвение, но увы – слишком редко и слишком ненадолго!
Немо искоса глянул на меня, и его лицо осветила неожиданно мягкая улыбка.
– А ведь признайтесь, профессор – вы уже почти и не верили, что нам удастся выбраться.
Я кивнул, соглашаясь.
– Имея такого сильного врага, легко потерять надежду! Полковник Спенсер столько раз поражал меня своей дьявольской проницательностью, что я уже не надеялся, что нам удастся его обмануть. И в Париже, и в Гавре я думал, что поступаю разумно и осмотрительно, а потом оказалось, что он все предугадал заранее. И победа оборачивалась ловушкой... снова и снова.
– О чем вы говорите, профессор?
Я уже открыл было рот, чтобы рассказать о подоплеке моего гаврского пленения и побега, но вовремя спохватился. Если Немо узнает о роли Красновского, то неминуемо убьет его. Я не испытывал симпатии к человеку, завлекшему нас в ловушку, но смерти его не хотел и тем более не хотел, чтобы он пал от руки капитана.
– Это все мои предположения, конечно, – пробормотал я, отворачиваясь и с трепетом понимая, как беспомощно и неправдоподобно звучат мои слова. – Я сжег ваше письмо и думал, что его никто не увидит, а оказалось, что мою почту вскрывали. А в Гавре сел прямо в экипаж к вознице, нанятому британцами…
– Пьер.
Я вздрогнул, услышав свое имя, и невольно обернулся к капитану. Немо пристально смотрел на меня своими пронзительными черными глазами, и от этого взгляда у меня внутри все задрожало.
– Пьер, как я могу вам верить, если вы совсем не верите мне? – неожиданно мягко спросил капитан. – Если пытаетесь что-то от меня скрыть и даже обманываете меня? Вы называли себя членом экипажа, но разве вы ведете себя как член экипажа?
Я растерялся. Он был прав… но и я был прав, желая избежать нового кровопролития.
– Я говорил с Тадеушем Красновским, – осторожно начал я. – Он хотел извиниться за то, что чуть не убил меня… а еще он хотел исповедаться. Он рассказал о том, что происходило, как он это видел со своей стороны, и почему он стрелял в вас. Поверьте, капитан, я бы все рассказал вам, и расскажу – до последнего слова, но только когда он уйдет.
Немо нахмурился и скрестил руки на груди.
– Профессор, я уже говорил вам и скажу это еще раз. Я понимаю Тадеуша Красновского, вы – нет. Этот человек не испытывает угрызений совести и не нуждается в исповеди. Если он что-то рассказал вам, он сделал это не для того, чтобы облегчить себе душу, а по другим причинам, и что это за причины, вы судить не можете. Передайте мне, что он рассказал вам, сейчас. Когда он уйдет, может быть поздно.
Я опустил голову. Я снова чувствовал правоту капитана, но это была правота меча, занесенного над головой преступника. Жизнь Красновского была в моих руках, и я не знал, как сохранить ее, не лишившись расположения Немо и не подвергнув риску весь экипаж субмарины.
– Хорошо… хорошо, – пробормотал я. – Только обещайте, что не убьете его.
– Нет, профессор, вы мне все расскажете без всяких условий, – резко ответил Немо. – Если этот человек совершил нечто достойное смерти, он умрет. Все, что я могу обещать вам – это справедливый суд. Или вы думаете, что мне нравится убивать людей, что я делаю это ради собственного удовольствия?
Справедливый суд! От этих слов у меня сжалось сердце. Знал ли я сам, каким должен быть справедливый приговор над Красновским? Он заключил сделку с нашими врагами, он заманил нас в ловушку, откуда мы с трудом выбрались, он едва не убил капитана Немо и чуть не погубил весь экипаж «Наутилуса», лишив нас запасов натрия, но я не чувствовал, что он достоин смерти. Любовь к родине и жажда справедливости довели его до безумия, но разве не та же любовь и не та же жажда двигали капитаном Немо? Наверно, я действительно не мог понять Красновского, раз он казался мне одновременно и очень хорошим, и очень плохим человеком. Однако капитан мог его понять – а значит, я должен был довериться его суду.
Я поднял голову. Немо смотрел на меня без гнева, но тем напряженным взглядом, каким он следил за преследующим нас фрегатом «Бристоль». Капитан ждал моего ответа, и я почувствовал, что от того, каким он будет, зависит не только судьба Красновского, но и моя собственная судьба.
И я решился.