Поскольку в Коробке проду приходится выкладывать в комментариях, а это, как мне тут подсказали, не всем удобно, дублирую "Британского льва" сюда. По мере выкладки новых глав пост буду поднимать.
Текст не бечен и не вычитан, отдельные детали могут измениться!
Название, пока предварительное: И британский лев
Автор: Кериса
Бета: пока нету
Канон: Ж. Верн «20 000 лье под водой», постканон
Пейринг/Персонажи: профессор Аронакс, Консель, капитан Немо и команда «Наутилуса», ОМП и ОЖП в ассортименте
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная клиническая картина травмы от электрического тока
Примечания: текст является продолжением макси "Колесница Джаганнатха" и миди "Черный тигр, белый орел"
Глава 1 Глава 1
Я медленно всплывал из небытия в ледяную и колючую реальность. Мне было плохо – в горле пересохло, распухший язык лежал во рту шершавым камнем, могильный холод пробирал до костей, а еще казалось, будто я что-то забыл – одновременно и что-то очень хорошее, и очень плохое.
За закрытыми веками тлела коричневая тьма. Память постепенно возвращалась – я вспомнил, что нахожусь в плену у полковника Спенсера, что меня пытают жаждой, вынуждая назвать место встречи с капитаном Немо, и что я простудился, собирая дождевую воду с помощью своей сорочки. Сейчас я открою глаза – и снова увижу узкую стылую комнатку с тусклыми синими обоями и серый прямоугольник окна, расчерченный на ломти решеткой. По-видимому, все, что случилось потом – мой побег с Красновским, убежище на старом баркасе, возвращение на «Наутилус» и наш поход в Черное море, – было просто фантастически ярким сном.
Сном, из которого мне мучительно не хотелось просыпаться.
Вдруг я услышал скрип стула и шелест переворачиваемой страницы. В синей спальне просто не могло родиться подобных звуков – и я в изумлении распахнул глаза. И увидел Збигнева, сидящего рядом с моей кроватью с книгой в руках. Я был на «Наутилусе», в своей бывшей каюте, полумрак рассеивала лишь настольная лампа, а моторы не гудели потому, что субмарина, по всей видимости, лежала на дне.
Облегчение, которое я испытал, было сродни счастью.
– Збигнев, – позвал я, но из моих уст вырвался лишь невнятный хриплый звук.
Он тут же поднял голову, отложил книгу на столик и наклонился ко мне.
– Господин профессор, как вы себя чувствуете? Хотите пить?
– Да, – непослушными губами вымолвил я – и осознал, что снова могу говорить.
Збигнев налил из графина воды, приобнял меня за плечи, помогая сесть, и поднес стакан к моим губам. Вода была чистой, холодной и очень вкусной. Я выпил один стакан, потом второй, затем третий. В голове слегка прояснилось, вязкая тошнотная пелена начала рассеиваться.
Збигнев осторожно уложил меня обратно, подоткнул со всех сторон одеяло.
– Какое сегодня число? – с трудом выговорил я.
– 21 октября.
Пять дней после выстрела Красновского! И два дня после того, как я приходил в себя в последний раз. Не удивительно, что меня снова мучила жажда.
Я собрал всю свою волю и попытался пошевелить руками, но не смог – только острая боль пронзила меня от локтя и до кисти.
– Расскажите… про все, – выдохнул я.
Збигнев посмотрел на меня с сомнением, будто не знал, что мне можно рассказать, а чего не стоит.
– Мы все еще в Черном море, – осторожно начал он. – И у нас осталось шесть торпед. Две пришлось взорвать во время испытаний. Но зато теперь мы точно знаем, от удара какой силы они взрываются.
Боль в руках не утихала, а напротив, жгла меня все сильнее. Мне будто напустили в кости расплавленного свинца – тонкая нить жгучей боли расходилась по нервам колючим жаром, впивалась в ладони и пальцы полчищами ядовитых муравьев.
– В Босфоре сети и минные заграждения, причем до самого дна, – продолжал между тем Збигнев. – Мины британские, судя по маркировке. Через Босфор пропускают суда с осадкой не больше трех метров. Тот, кто все это затеял, неплохо подготовился.
Я закрыл глаза. Надо было прикладывать усилия, чтобы дышать по-прежнему ровно и размеренно и не кусать губ.
– Господин Аронакс, вам хуже?
– Збигнев… спасибо, – с трудом вымолвил я. – Теперь идите. Мне больше ничего не нужно.
– Простите, господин профессор, но у меня приказ, – извиняющимся тоном возразил тот. – Если я уйду, а с вами что-то случится, капитан мне голову оторвет.
– Ну что может со мной случиться? – я не смог сдержать невольного раздражения.
– Я должен быть рядом. Не обращайте на меня внимания. Считайте, я тут вместо шкафа.
Он глубоко вздохнул, а потом добавил:
– После этих пуль всегда так. Если вообще жив останешься, потом все на свете проклянешь.
Я понял, что он не уйдет – нечего было и надеяться, что моя просьба перевесит приказ капитана «Наутилуса». Боль накатывала волнами, временами становясь нестерпимой. Я не мог удержать в голове ни одной связной мысли, чтобы отвлечься, и потому начал просто считать от одного до десяти, потом до ста, потом до тысячи, посвятив все усилия тому, чтобы не стонать и не пропускать ни одной цифры. Руки жгло и терзало, будто каждый нерв накручивали на крошечный раскаленный крючок.
Я дошел до пяти тысяч, когда боль начала понемногу слабеть, превращаясь в колючий электрический зуд. После шести тысяч пятисот я уже мог подумать о чем-то другом – например, о смертоносных минах, закрывающих для нас выход из Черного моря, и о том, где в южной Европе можно найти химически чистый металлический натрий. Я лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и не издавая ни звука и поэтому, наверно, выглядел спящим.
Потом я услышал щелчок замка, короткий скрип открывающейся двери – и в каюту вошел капитан Немо. Я узнал его по шагам еще раньше, чем он заговорил со Збигневым – негромко, явно оберегая мой сон. Збигнев отвечал, также понизив голос – и тоже на наречии экипажа «Наутилуса», так что я не понял ни слова. Они обменялись парой десятков фраз, а потом Збигнев вышел из каюты в коридор, ведущий на корму.
Мы с капитаном остались вдвоем.
В другое время я ни за что не стал бы красть его внимание, притворяясь спящим, но теперь я был слишком вымотан ранением, болью и жаждой утешения. Мне хотелось, чтобы он побыл рядом со мной, но я знал, что никогда не осмелюсь попросить его об этом. О чем я тогда думал и на что надеялся? На то, что Немо сядет на стул и, может, возьмется за книгу, которую читал Збигнев, а я буду слушать тихий шелест страниц и украдкой посматривать на капитана сквозь сомкнутые ресницы?
Помню, что с замиранием сердца прислушивался к его шагам, больше всего боясь, что он уйдет к себе и оставит меня. Вместо этого он подошел к кровати, присел на край – я услышал легкий скрип матраца, прогнувшегося под его весом, – и взял меня за руку.
Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть. Будто тысячи раскаленных иголок разом впились мне в ладонь, но и сквозь их колючий зуд я отчетливо почувствовал прикосновение капитана. Немо развернул мою руку ладонью вверх и стал осторожно, но решительно растирать ее – от кончиков пальцев к центру ладони и обратно, и подушечкой большого пальца по кругу, нажимая то сильнее, то мягче. Уже через несколько минут болезненное покалывание стало слабеть, таять, растворяться в ощущениях от его теплых уверенных пальцев.
Кажется, я забыл, что дышать надо по-прежнему размеренно и ровно. Кажется, я вообще забыл, что надо дышать.
Когда от колючего зуда в ладони осталось только чувство легкого онемения, Немо взял меня за другую руку, и повторил все, что делал, еще раз. А потом произнес – как ни в чем не бывало, будто я и не притворялся спящим:
– А теперь, профессор, попробуйте пошевелить руками.
От чувства мучительной неловкости меня бросило в жар. Он обнаружил мое притворство! Глубоко вздохнув, я пошевелил пальцами, несколько раз сжал и разжал кулаки, и только после этого решился открыть глаза и посмотреть капитану в лицо.
Он смотрел на меня ласково – но словно бы издалека.
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже лучше.
– Руки не болят?
– Болели… но теперь уже нет, – я понадеялся, что в полумраке каюты он не видит краски, заливающей мое лицо. – Вы могли бы стать прекрасным врачом.
Немо отрицательно покачал головой.
– Моим людям слишком часто приходилось получать травмы, связанные с электричеством. При определенной силе разряда наступает временный паралич, а последующее восстановление нервной чувствительности крайне болезненно. При еще большей силе разряда параличом сковывает сердечную мышцу, и наступает смерть. Просто чудо, что вы остались в живых, профессор. И это меньшее, что я могу для вас сделать.
Он снова взял меня за руку.
– Насколько я могу судить, примерно через тридцать-сорок часов вы снова сможете встать на ноги. Но в полном объеме координация движений восстановится только через два-три месяца.
– Это совсем не так долго, – тихо сказал я.
Капитан посмотрел на меня странным взглядом, а потом помрачнел, отпустил мою руку и поднялся с кровати. В тишине, лишенной привычного урчания моторов и шелеста морских вод, струящихся вокруг корпуса «Наутилуса», все звуки слышались слишком отчетливо. Немо прошелся по каюте, не глядя на меня, мне показалось, что он о чем-то напряженно думает.
– Вы ведь уже говорили со Збигневым, не так ли, – сказал он спустя несколько минут. – «Наутилус» в ловушке, и я пока не знаю, как из нее выбраться. Босфор перекрыт минными заграждениями, тех торпед, что у нас остались, недостаточно, чтобы полностью их уничтожить и прорваться в Средиземное море. Запасов натрия, питающего электрические батареи, хватит на месяц, максимум на полтора. Если за это время мы не найдем выход, я отпущу вас.
– Я вернулся на «Наутилус» не для того, чтобы уйти с него при первых же трудностях, капитан, – твердо ответил я.
– Вы не понимаете. Я не допущу, чтобы «Наутилус» попал в руки британцев даже поврежденным. Босфор слишком мелководен, они смогут поднять его, даже если мы наткнемся на мину и затонем. А это значит, что я не войду в Босфор, пока не буду уверен, что мы прорвемся. Если иного выхода не будет, я затоплю «Наутилус» в глубоководной части Черного моря. Те из команды, кто захочет уйти – уйдут.
– А вы?
– Я останусь на «Наутилусе».
– Тогда я останусь с вами.
Немо посмотрел на меня долгим взглядом. Его брови гневно сдвинулись, но в глазах была скорее боль, чем гнев.
– Мы вернемся к этому разговору позже… если в нем останется необходимость. Время еще есть. Завтра с наступлением утра разведчики снова пойдут в Босфор – возможно, часть минных заграждений удастся нейтрализовать и не используя торпеды. Отдыхайте, господин Аронакс. Отдыхайте и выздоравливайте. Я очень рассчитываю на вашу светлую голову.
Глава 2 Глава 2
Вечером того же дня я впервые смог сесть, опираясь спиной на подушки. Ноги меня еще не слушались, но я уже мог удержать в руках ложку и чашку с протертым рыбным супом. Ночь прошла беспокойно – я то погружался в тревожное забытье, то снова приходил в себя, плутая в призрачном промежутке между сном и явью. Временами на меня накатывали приступы болей, но уже не такие жестокие, как раньше. Под утро я все-таки заснул – и проснулся спустя три часа от мучительного жжения в ступнях. Чувствительность постепенно возвращалась, и, снова ведя счет от единицы до пяти тысяч, я утешал себя мыслью, что скоро встану на ноги.
Около полудня ко мне зашел Марко, принес суп и рассказал последние новости. Капитан Немо, Эгельт и еще пятеро матросов ушли на разведку в Босфор, их ждали только к вечеру. «Наутилус» лежал на дне у входа в пролив ввиду местечка Анадолуфенери. Ради скрытности мы уже три дня не всплывали на поверхность, но воздух на субмарине оставался свежим благодаря резервуарам со сжатым воздухом, расположенным на носу судна.
Слушая Марко, я с удивлением понял, что тот нисколько не сомневается в успехе нашего прорыва через Босфор. «Мы и не в таких передрягах бывали, господин Аронакс», – заявил он с чисто итальянской живостью. Я не стал вносить смуту в душу бедного малого – да, наверно, и не смог бы, даже если б захотел: вера матросов «Наутилуса» в гений капитана была безграничной.
Позавтракав, я попросил Марко принести из библиотеки сборник максим Ларошфуко, но весь день не столько читал афоризмы великого мизантропа и мыслителя, сколько прислушивался, не раздастся ли лязг створок шлюзового отсека и шипение насосов, откачивающих воду. Время тянулось томительно медленно. Мои мысли то и дело возвращались к страшным словам капитана Немо о затоплении «Наутилуса», если нам не удастся найти выход. Я знал, что капитан не покинет свое детище и не вернется на сушу – как знал и то, что больше не оставлю его. Стоя одной ногой в могиле, я перестал бояться смерти, но как мучительна была мысль, что я сам привел на «Наутилус» того, кто вольно или невольно заманил нас в ловушку!
Было около семи вечера, когда резкий лязг шлюзовых ворот возвестил о том, что разведчики вернулись. Я отложил книгу и прислушался. Субмарина разом наполнилась множеством негромких звуков – звоном электрического звонка, шипением насосов и плеском вытесняемой воды, топотом ног, перекличкой далеких голосов. Потом снова стало тихо. Я ждал, сидя на кровати и опустив ноги на пол. Наконец, дверь отворилась, и в каюту вошел капитан Немо.
Он выглядел спокойным, но лицо его осунулось от усталости, жесткая складка между бровей стала резче. И когда он заговорил, его голос прозвучал сухо и отстраненно:
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже гораздо лучше.
– Вы сможете через час придти в библиотеку? Я хочу, чтобы вы тоже там присутствовали.
– Я еще не вставал, но в библиотеку приду.
– Хорошо, – он развернулся и ушел в свою каюту.
Мне невольно вспомнился страшный день 23 марта 1868 года, когда субмарину затерло во льдах, окружающих Южный полюс. Объявляя нам с Конселем и Недом Лендом об отчаянном положении, в котором оказался «Наутилус» и все его обитатели, капитан выглядел столь же бесстрастным – и я подумал, что разведчики принесли неутешительные новости.
С тяжелым сердцем я начал свои упражнения – сначала встать с койки, держась за стену, потом на немеющих ногах сделать несколько неуверенных шагов. Голова кружилась, и я чувствовал себя слабым, как после жесточайшего приступа малярии. Однако не зря говорят, что упорство все превозмогает – через полчаса мне удалось самостоятельно добраться до библиотеки и устроиться на одном из кожаных диванов. Я хотел придти на совет первым, чтобы моя немощь не так бросалась в глаза.
Скоро в библиотеку пришел Эгельт – как и капитан, он выглядел совершенно измотанным. Кивнув мне и осведомившись о моем самочувствии, он развернул на столе большую карту Стамбула с Босфором и сделал на ней несколько карандашных пометок. Еще через пять минут подошли штурман Кнуд и механик Андроникос. Капитан со своим помощником явились точно к назначенному сроку – и при виде Стефана у меня сжалось сердце.
Мне показалось, что за прошедшие дни Стефан Бобровский постарел лет на десять. Он выглядел утомленным, даже измученным – но не тем утомлением, какое бывает после тяжелой физической работы, а тем, что приносят бессонница и неотступные тяжкие думы. Его лицо осунулось, глаза покраснели. Переступив порог библиотеки, Стефан окинул быстрым взглядом собрание и остановил пристальный взгляд на мне. Я слегка поклонился ему, он поклонился в ответ.
– Эгельт, рассказывайте с самого начала, – по-английски произнес капитан.
Тот ответил «слушаюсь», повернулся и посмотрел на меня.
– От входа в Босфор и до сужения русла у Анадолу Каваги путь свободен. У Анадолгу Каваги, – Эгельт показал это место на карте, подчеркнув его карандашной чертой, – минное заграждение, полностью перекрывающее фарватер. Мины – простые якорные, расположены в четыре яруса, глубина – три ряда, минный интервал – семь метров, верхний ярус расположен на глубине в шесть метров. Иначе говоря – сейчас мы не пройдем там даже в надводном положении.
Я кивнул.
– В полумиле дальше по курсу, у Сарыера, стальная сеть, также полностью перекрывающая фарватер. Сеть целая, они ее заменили после нашего прохода в Черное море. Дальше путь свободен до Эмирган Корузу. Здесь – еще одно минное заграждение. Мины необычно крупные, продолговатой формы, размер вдоль главной оси – два с половиной метра. Минный интервал – по-прежнему семь метров, глубина – четыре ряда, мины расположены в шахматном порядке. Далее до выхода из Босфора путь чист.
Эгельт выпрямился и скрестил руки на груди.
– И это все? – проворчал Кнуд. – Три русских торпеды в первое заграждение, еще три – во второе, а сеть порвем. Османы совсем хватку потеряли.
– Трех русских торпед для заграждения у Эмирган Корузу не хватит, – возразил Эгельт. – Повторю – мины висят в четыре ряда в шахматном порядке. Я не уверен, что хватит и шести торпед. Если эти мины сдетонируют друг от друга – мы пройдем легко. Если нет – придется убирать мины точно на пути следования «Наутилуса» и пытаться проскользнуть в образовавшееся окно. Но ошибка даже в два метра нас уничтожит.
Все выжидательно посмотрели на капитана Немо, но тот молчал, казалось, полностью погрузившись в свои мысли.
– А если убрать мины первой завесы, не используя русские торпеды? – спросил механик Андроникос. – Какое там крепление минрепа к якорю, простое звенное? Отцепить мины от якоря, и пусть всплывают.
– И сдетонируют при уменьшении давления, убив тех, кто их будет отцеплять. Там глубина всего в сорок метров, Ники, – возразил Эгельт.
– А ты уверен, что они сдетонируют?
– Нет, но мы не можем рисковать.
Однако Андроникос явно не желал так легко сдаваться.
– Отцепить мины первой завесы от якоря, уравновесить балластом до минимальной отрицательной плавучести и сдвинуть в сторону с пути следования «Наутилуса». При интервале в семь метров и завесе в три ряда нам будет достаточно убрать с дороги двенадцать мин. Мы сделаем это за пару часов. И если это простые якорные мины, не соединенные с берегом сигнальным тросом, то османы даже не узнают, что мы расчистили себе путь, – и механик не без самодовольства посмотрел на Эгельта.
Тот молчал, видимо, не находя, что возразить.
– А что, неплохая идея, – с довольной усмешкой отозвался Кнуд. – Мне нравится.
Стефан отрицательно покачал головой:
– Что-то здесь не так. Слишком просто. Капитан?
Немо поднял голову и обвел собрание внимательным взглядом.
– В нашем положении самая большая опасность – это недооценить противника, – спокойно заявил он. – Человек, заманивший нас в Черное море, явно очень умен. И сейчас ваши мысли следуют проложенному им пути, а значит – ведут нас к гибели.
Он наклонился над картой и провел пальцем вдоль русла Босфора от одной завесы до другой.
– Если фарватер перекрывают два минных заграждения, зачем между ними стальная сеть? Сеть, которую заменили или починили уже после нашего прохода?
Кнуд и Андроникос переглянулись. Эгельт выжидательно смотрел на капитана.
– Наш противник знает, что у нас есть скафандры. Он неизбежно должен понимать, что прежде, чем войти в Босфор, мы проведем разведку и обнаружим и сеть, и обе завесы. И если первая завеса состоит из простых якорных мин, то для него должно быть очевидно, что мы так или иначе их уберем.
– Тогда зачем они? Для отвода глаз? – спросил Андроникос.
– Я бы предположил, что это попытка навязать нам троянского коня, – сказал Эгельт. – Эти мины так легко взять, что это кажется нарочитым. Допустим, мы решим пополнить свое вооружение, а с этой целью отцепляем мины от якорей и складываем их в шлюзовом отсеке, как русские торпеды. Насосы откачивают воду из шлюзового отсека, и когда давление падает достаточно, мины взрываются. Я бы сделал именно так.
– Черт подери, а я ведь думал о том, чтобы их прибрать, – с досадой буркнул Кнуд.
– Да, возможно, расчет был именно на это, – кивнул Эгельту капитан Немо. – Но я думаю, что замысел наших врагов еще тоньше. «Наутилус» не может пройти через Босфор, не порвав сеть. Естественно предположить, что сеть играет роль сигнальной паутины и что настоящая ловушка сработает именно после ее разрыва.
– И что это за ловушка?
– Пока не знаю.
В библиотеке повисло молчание – более растерянное, нежели тревожное. Кнуд, поглаживая седеющую боцманскую бородку, рассматривал карту Стамбула, Андроникос хмурился и будто спорил с кем-то внутри себя, Эгельт внимательно смотрел на капитана. Я тоже взглянул на капитана и встретил его пристальный испытующий взгляд.
– Ну а вы что скажете, господин Аронакс?
Мое сердце тревожно заколотилось.
– Я не военный, господин Даккар, и едва ли могу быть полезен в обсуждении военных хитростей. Но если считать чертеж торпеды Александровского, мое похищение в Гавре, побег из плена и британские мины в Босфоре звеньями одной цепи, я знаю того, кто все это придумал и организовал. Это человек острого и беспощадного ума, и он не просто так натянул в проливе стальную сеть. Я не знаю, в чем состоит ловушка, но уверен, что она хорошо продумана и смертельно опасна.
– Думаете, это все-таки британцы, господин Аронакс? – спросил Стефан.
– Думаю, да. Но, разумеется, я могу ошибаться.
В библиотеке снова воцарилось молчание. Стефан опустил голову – мне показалось, что он помрачнел еще больше.
– А что там сверху, над сетью? – спросил Кнуд, повернувшись к Эгельту. – Никакой военный крейсер не караулит? А то мы рвем сеть, а нам на головы падают глубинные бомбы.
Тот отрицательно покачал головой.
– Нет, над сетью чисто. И я думаю, ставить там корабль – не слишком умно, это привлечет наше внимание и наведет на ненужные мысли.
– А дно?
– А вот дно плохое. Водоросли и всякий мусор.
Кнуд посмотрел на Эгельта, потом на Немо, и капитан кивнул, соглашаясь с невысказанной мыслью.
– Да, скорее всего, там скрыта третья минная завеса, которая должна подняться после разрыва сети. Завеса, расположение, протяженность и ширину которой мы не знаем.
Мы переглянулись. Капитан встретил мой взгляд спокойно и безнадежно – и у меня мучительно сжалось сердце.
Глава 3 Глава 3
Ночью, лежа в постели, я долго прислушивался к шагам капитана Немо. Дверь, разделяющая наши каюты, была чуть приоткрыта, и тонкую щель очерчивал яркий свет. Капитан не ложился, он даже не присаживался. Он ходил по своей каюте взад и вперед, точно тигр, запертый в клетке. Его спокойствие на совете не обмануло меня, наверно, не обмануло и Стефана, но перед своими людьми Немо никогда не позволял себе выказывать ни страха, ни отчаяния.
Мое сердце сжималось от жалости и чувства бессилия. Я не видел иного выхода, кроме совсем уж фантастического – купить соды, каменного угля, найти необитаемый островок, соорудить печь и попробовать получить натрий с помощью реакции Девилля. Конечно, это лишь отсрочило бы нашу гибель, но не помогло вырваться в океан. Да и долго ли мы смогли бы оставаться незамеченными?
Потом мои мысли спутались, я погрузился в беспокойный сон – и вынырнул из него от прикосновения горячей ладони, сжавшей мою руку.
– Господин Аронакс!
Я вздрогнул и распахнул глаза.
Дверь в каюту капитана была открыта настежь, и оттуда лился яркий свет. Немо склонился над моим изголовьем, его глаза тревожно блестели в полумраке.
– Капитан?..
– Профессор, простите, что потревожил вас. На каких условиях вы расстались с Конселем?
Я уставился на капитана в полном изумлении.
– Я знаю, он больше не служит у вас, но если вы обратитесь к нему с просьбой – он ее исполнит?
– Да, – не задумываясь, ответил я. – Но что…
– Даже если придется рискнуть жизнью?
– Он прыгнул за мной в море, когда вы атаковали фрегат «Авраам Линкольн».
– Прекрасно, – Немо выпрямился и сделал несколько шагов по каюте.
– Могу ли я узнать, что вы задумали, господин Даккар?
– Мы сделаем вид, что идем через Босфор. Порвем сеть, взорвем минную завесу у Эмирган Корузу. На самом деле мы вернемся в Черное море и затаимся. Но нам нужен призрак «Наутилуса», свидетельство того, что мы успешно вырвались. Я не могу сделать его физически, но для газет будет достаточно свидетельства очевидцев.
Я сел на кровати, не сводя глаз с капитана. Он явно был очень взволнован, даже взвинчен – мне показалось, что сам воздух вокруг него искрит от напряжения.
– Боюсь, Конселю никто не поверит, – осторожно возразил я. – Все знают, что он…
– Разумеется, ему никто не поверит, – нетерпеливо прервал меня Немо. – Однако он хорошо знаком с марсельскими контрабандистами, которые доставили вас в Сиолим. Если пообещать золота капитану «Наяды» с тем, чтобы его люди засвидетельствовали, что видели «Наутилус» в Средиземном море…
Он вдруг резко умолк и нахмурился.
– Вы плыли на «Наяде» в Индию, это было в газетах. Капитану «Наяды» тоже могут не поверить.
– У капитана «Наяды» есть много других знакомых капитанов-контрабандистов, – мягко сказал я. – Он терпеть не может англичан и, я думаю, будет рад подложить им свинью.
Немо испытующе посмотрел на меня, потом снова прошелся по комнате.
– Что ж, хорошо. Однако любые письма, приходящие на адрес вашей парижской квартиры, скорее всего, будут перехвачены. У Конселя есть родственники в Париже? Через кого можно было бы передать письмо?
Я отрицательно покачал головой.
– Никаких родственников у него нет – ни в Париже, ни где-либо еще. Но это и не нужно. Я напишу ему на адрес Музея естественной истории.
– Нет, профессор, это исключено. Почти наверняка в вашем музее есть британский агент. Допускаю, что он искренне считает, что работает на французское правительство, и сдаст Конселя ради его же блага.
Я глубоко задумался. Задача выглядела почти неразрешимой. Как передать Конселю письмо так, чтобы его не перехватили, и – главное! – чтобы потом тот смог уехать из Парижа, ни в ком не вызвав подозрений?
– Я напишу письмо не Конселю, а директору Музея, – медленно произнес я. – И напишу не от своего имени, а от имени Йозефа Шаванна. Это австрийский путешественник, очень милый молодой человек, мы познакомились с ним в 1866 году в экспедиции по Небраске. Он хорошо знает Конселя и вполне может предложить ему принять участие в раскопках развалин Теотиуакана. А поскольку наш директор весьма неравнодушен к древним цивилизациям Мезоамерики, я думаю, он на это согласится.
– В архивах вашего музея есть письма господина Шаванна? Директор музея знает его почерк?
– Нет. Думаю, что нет. Когда мы с ним познакомились, бедный малый не знал ни слова по-французски и писал свои отчеты исключительно в Брюссельский географический институт. Сразу после экспедиции по Небраске он собирался отправиться в леса Конго, где, думаю, находится и сейчас. Нужна исключительно несчастливая случайность, чтобы наш обман раскрылся.
– Прекрасно, – сказал Немо, и я с облегчением заметил, что лихорадочное напряжение начинает отпускать его. – Вы напишете директору письмо по-немецки, от имени Шаванна, а Эгельт перепишет его своим почерком. Однако как вы передадите Конселю, что от него требуется?
– Я напишу второе письмо, для Конселя, и вложу его в первое. Перед тем, как расстаться в Париже, мы договорились с ним о шифре. Если в письме упоминается дягиль Archangélica officínalis, то, начиная со следующего абзаца, следует читать только каждую десятую букву. – Я покачал головой и улыбнулся. – Конечно, придется изрядно поломать голову, чтобы письмо не выглядело подозрительно, но я надеюсь, что Эгельт мне поможет: мой немецкий далек от совершенства.
– Профессор, вы определенно делаете успехи в конспирологии! – улыбаясь, воскликнул капитан. – Именно так мы и поступим. Пусть Йозеф Шаванн пригласит Конселя в экспедицию и назначит местом встречи Марсель. Пообещаем господину директору Музея столько редкостей с развалин Теотиуакана, сколько пожелает его душа. И если капитан «Наяды» или его собратья по ремеслу согласятся нам помочь, «Наутилус» чудом минует все минные завесы Босфора и вырвется в Средиземное море.
– Ну, а в реальности? – тихо спросил я. – Мы лишимся торпед и все равно останемся в Черном море. Что, если наши противники не уберут минные завесы, даже когда мы якобы уйдем?
Немо нахмурился.
– Им придется это сделать. Сейчас через Босфор пропускают только легкие суда с малой осадкой. Ни зерновозы, ни лесовозы пройти не могут, торговля хлебом остановилась. Каждый день простоя означает убытки для торговцев, на султана будут оказывать давление, а он – на британцев... если мы с вами правы в своих подозрениях. Если «Наутилус» ушел в океан, нет никакого смысла и дальше держать Босфор перекрытым.
– Понимаю. Мы идем на риск… но теперь время будет работать не только против нас, но и против наших противников.
– Совершенно верно, профессор.
Мы замолчали. Я снова и снова прокручивал в голове наш замысел и не находил явных ошибок. Шаванн путешествовал по непроходимым лесам Конго и до своего возвращения не мог поймать нас на обмане, директор Музея не знал его почерка, оба письма будут написаны по-немецки чужой рукой, – даже если агенты Спенсера прочитают их, они не обнаружат подвоха. Консель, конечно же, прочтет второе письмо и, увидев упоминание о дягиле, догадается, что письмо зашифровано. Он отправится в Марсель по распоряжению директора Музея, а не по своей воле, и даже если за ним будут следить, что смогут увидеть соглядатаи, кроме того, что он зайдет в таверну и пропустит стаканчик-другой в компании своего старого знакомца, капитана «Наяды»?
Вот только что он будет делать потом?
Я вдруг понял, что если его не предупредить, Консель вполне может отправиться к Франсуа д`Обиньи и привести возможных соглядатаев к его дому.
– Я вижу, господин Аронакс, вам не все нравится в нашем прекрасном плане, – насмешливо произнес Немо.
Я поднял голову и встретил его пристальный взгляд. Капитан опять наблюдал за мной, и мое «выразительное лицо» наверняка снова выдало ему все мои мысли.
– Консель не знает, что Ишвари живет у д`Обиньи, – ответил я. – Возвращаться в Париж ему нельзя, идти к д`Обиньи – тоже нельзя, что он будет делать потом? Капитан, вы возьмете его на борт?
– Разумеется! Разве я похож на человека неблагодарного?
Я вспомнил слова Конселя, произнесенные после моего возвращения в Париж: «Я предпочел бы сопровождать господина профессора». Возможно, судьба исполнит его пожелание куда быстрее, чем он мог надеяться!
– Благодарю вас, господин Даккар. Теперь наш прекрасный план видится мне безупречным.
– А это означает, что наверняка все пойдет не по плану, – с насмешливой улыбкой ответил тот. – Но теперь у нас появилась возможность обмануть наших врагов, и мы ею воспользуемся. Отдыхайте, господин Аронакс, я хочу, чтобы завтра у вас была ясная голова.
С этими словами Немо слегка поклонился мне, повернулся и ушел в свою каюту.
Глава 4Глава 4
Весь следующий день я посвятил сочинению двух писем – директору Музея естественной истории и Конселю. Задача выглядела очень непростой – скрыв свое авторство, побудить директора отпустить Конселя в экспедицию, при этом не вызвав подозрений ни у него самого, ни у возможного британского агента, работающего в музее. От успеха или неуспеха этой операции зависела наша жизнь, поэтому я подошел к делу со всем тщанием.
Сначала я писал от имени Йозефа Шаванна по-французски. Обращаясь к директору со всей учтивостью и почтением, я поведал о своем знакомстве с г-ном Аронаксом и его слугой Конселем в экспедиции по Небраске, охарактеризовал эту экспедицию как чрезвычайно успешную и плодотворную, и отметил вклад Конселя, взявшего на себя значительную долю трудов и дорожных тягот. Я рассказал о подготовке новой экспедиции на развалины Теотиуакана, о множестве драгоценных находок, которые мы надеемся там обнаружить, и о возможности собрать коллекцию местной флоры, отличающейся исключительным богатством и разнообразием. Я упомянул, что еще в конце июля писал г-ну Аронаксу, приглашая его принять участие в готовящейся экспедиции. Он отговорился слабым здоровьем, однако предложил помощь Конселя. В заключении я выразил надежду, что господин директор Музея согласится на участие Конселя в экспедиции по Мексике, и пообещал подготовить отчет об этой экспедиции для Вестника Французского географического общества.
Переписав письмо набело, я начал переводить его на немецкий. Я свободно читаю по-немецки, однако говорю плохо, а от г-на Шаванна естественно было бы ожидать непринужденности и живости слога. На этом этапе неоценимой оказалась помощь Эгельта – он не просто переписал мое письмо своей рукой, но также исправил все галлицизмы и грамматические ошибки. Мы решили, что чистовой вариант письма Эгельт перепишет на обычной бумаге чернилами, купленными в Одессе – бумага, сделанная из водорослей, и чернила из секрета каракатицы наверняка выдали бы нас с головой!
Закончив с первым письмом, я приступил ко второму. К Конселю я обратился попросту, как к человеку хорошо знакомому. Я сообщил, что г-н Аронакс обещал мне его помощь, и пригласил в экспедицию по Мексике. «Помните Ганса Кольбе? – писал я. – Я взял его с собой, но здесь на постоялых дворах такая тяжелая еда, что он третий день мается животом и пьет настойку дягиля Archangélica officínalis, в лечебные свойства которой верит, как в Отче наш. Надеюсь, русские пироги его не доконают! Если бедняге не станет хуже, мы выйдем в море в конце октября и в середине ноября бросим якорь в Марселе. Телеграфируйте мне о вашем решении на главпочтамт Одессы. Кстати…», – начал я следующий абзац – и отложил перо.
Теперь предстояло составить зашифрованное послание, и я глубоко задумался. «Консель, мне нужна твоя помощь, – по-немецки начал я выводить на отдельном листке. – Мы заперты в Черном море, Босфор перекрыт. Нужно создать ложное впечатление, что мы уже вырвались и сторожить некого. Для этого надо найти людей, которые засвидетельствовали бы, что видели «Наутилус» в Средиземном море или в Атлантическом океане. Поезжай в Марсель, попробуй уговорить на это капитана «Наяды», если нужно, пообещай ему золота. За тобой могут следить, поэтому к Франсуа нельзя. Сними комнату, сообщи телеграммой, где ты остановился, жди нас. Телеграммы отправляй на главпочтамт Одессы на имя Йозефа Шаванна».
Дописав записку, я прочитал ее Эгельту, и он согласился с тем, что сказанного достаточно. Оставалось спрятать текст от посторонних глаз. До глубокого вечера мы сочиняли письмо, в котором болтовня, сплетни об общих знакомых и описание подготовки к экспедиции скрыли бы мое тайное послание. Окончательный вариант Эгельт собирался переписать своей рукой уже в Одессе, на местной почтовой бумаге.
Той же ночью «Наутилус» впервые за несколько дней запустил моторы и отправился на север, к русскому побережью Черного моря. Еще не рассвело, когда спасательная шлюпка всплыла на поверхность ввиду Одессы, а позже смешалась со множеством других рыбацких судов. Золотая безделушка из бухты Виго, отданная еврею-ростовщику за треть цены, обеспечила Эгельта деньгами, компания Збигнева, свободно говорившего по-русски, помогла добраться до главного почтамта. Переписав набело оба письма, Эгельт вложил одно в другое и отправил на адрес Парижского музея естественной истории. По его словам, вся операция прошла без малейших затруднений.
***
На следующий день, 25 октября 1871 года, «Наутилус» вернулся к Босфору. Одно дело было сделано, предстояло другое, не менее важное. Чтобы наши противники поверили капитану «Наяды» или другим капитанам – участникам заговора, требовалось изобразить прорыв «Наутилуса» через Босфор. Именно подготовкой к прорыву и занимался экипаж субмарины в последние дни октября. К сожалению, состояние здоровья не позволило мне принять в этом непосредственное участие, но я знал обо всем, что происходит, от капитана Немо, Марко, Эгельта, Збигнева и других.
Сначала мы убедились в том, что мины первой завесы действительно взрываются при уменьшении давления. Во время первой же вылазки силач Кшиштоф разогнул звено, крепившее минреп одной из мин к якорю, освободил мину и увел ее из пролива ближе к «Наутилусу», где ее взяли на трос и отбуксировали подальше от берега. Отцепив минреп и позволив мине всплыть, мы обнаружили, что при уменьшении глубины до трех-четырех метров мина взрывается.
Вторым шагом стало создание прохода в первой завесе. Как и говорил Андроникос, для этого оказалось достаточно убрать с пути двенадцать мин. Каждую из них осторожно отцепляли от якоря, уравновешивали балластом и сдвигали в сторону, не меняя глубины погружения. К 29 октября в первой минной завесе образовалось отверстие, достаточное для прохода «Наутилуса», а мы еще не потратили ни одной из русских торпед.
Третьим шагом стало минирование торпедами второй завесы у Эмирган Корузу. Вторая завеса состояла из крупных мин неизвестной конструкции, соединенных сигнальным тросом. Отцеплять эти гигантские цилиндры, начиненные взрывчаткой, было слишком опасно – мы не знали их чувствительности, не знали, куда ведет сигнальный трос и какое именно воздействие способно вызвать взрыв. Капитан Немо не пожелал рисковать ни одним из своих людей и решил, что вторая завеса будет сметена открытым ударом. 30 и 31 октября водолазы укрепили шесть русских торпед, снабженных часовым механизмом, под нижним ярусом второй минной завесы.
Оставалась сеть.
Сеть, протянутая у местечка Сарыер, доходила до самого дна и состояла из прочных стальных цепей. Ячейки сети по длине превышали туаз и не представляли препятствия для водолазов, однако «Наутилус» не мог миновать стальную паутину, не порвав ее. Где-то между сетью и второй минной завесой таилась ловушка, которую мы никак не могли отыскать. Дно в этом месте было неровное, заросшее водорослями и усыпанное обломками многочисленных крушений, то тут, то там попадались глубокие ямы, полные вязкого ила. Чтобы тщательно прочесать фарватер, потребовалось бы несколько месяцев, а их у нас не было.
Каждый день капитан Немо вместе с Эгельтом, Кшиштофом и другими матросами уходил к сети на разведку и каждый день возвращался ни с чем. Ловушку найти не удавалось. От стальной паутины на берег вели сигнальные тросы – значит, сеть была не просто сетью, но что за смертоносное оружие должно было обрушиться на нас после ее разрыва?
Вечером 5 ноября в библиотеке снова собрался военный совет. Капитан кратко подвел итог безуспешным поискам и предложил план, с которым все согласились. Мы располагаем мины первой завесы цепочкой от сети вниз вдоль фарватера Босфора до завесы у Эмирган Корузу. В день, когда все будет готово, «Наутилус» разгоняется, рвет сеть, сразу же резко тормозит и задним ходом возвращается обратно. Одновременно сбрасывается балласт, удерживающий перемещенные мины от всплытия. Поднимаясь, мины бывшей первой завесы взрываются на малой глубине, а еще через несколько минут должны взорваться торпеды под второй минной завесой. Что бы ни задумали наши враги, они не будут знать, прошел ли «Наутилус» через заграждение у Эмирган Корузу, погиб ли там или вернулся в Черное море. Однако если вскоре после этого в газетах появятся сообщения, что субмарину видели в Средиземном море, у турецкого султана не будет более оснований держать Босфор перекрытым.
Той же ночью «Наутилус» вернулся к Одессе – надо было проверить, нет ли ответа на мои письма. Утром Эгельт вместе со Збигневым отправились на главный почтамт – и вернулись с телеграммой на имя Йозефа Шаванна, ожидающей его уже два дня. «Радостью приму участие мексиканской экспедиции тчк послезавтра выезжаю Марсель тчк Консель Дюнсте».
Глава 5Глава 5
Облегчение, которое я испытал, прочитав телеграмму, не передать словами. Там, на берегу, у нас появился союзник – надежный, хладнокровный, умный и расторопный. Я был уверен, что Консель прекрасно справится с заданием, и, признаюсь, обрадовался, что судьба сведет нас снова. Мне не хватало его спокойной привязанности, его ненавязчивой заботы, его грубоватого здравого смысла, мне эгоистично хотелось иметь рядом с собой человека из прежней, «земной» жизни. Я честно приложил усилия, чтобы обеспечить Конселю будущность, более достойную его талантов, нежели судьба слуги, но в глубине души был рад, что он вернется на «Наутилус».
Однако нам следовало поторопиться. Телеграмма была отправлена утром 4 ноября – значит, Консель уже в пути. Завтра он прибудет в Марсель и уже завтра или послезавтра сможет встретиться с капитаном «Наяды». Согласится ли тот за деньги солгать для газет? Я надеялся, что да. Возможно, старый контрабандист помог бы нам и так, из одной нелюбви к англичанам, однако золото могло купить голоса и других капитанов.
Но что, если сообщение о «Наутилусе» появится в газетах уже через 2-3 дня? Нам требовалось «прорваться через Босфор» раньше этого момента! Это понимал и Эгельт, и капитан Немо.
Тем же вечером, 6 ноября, субмарина вернулась к проливу. Утром следующего дня почти вся команда ушла к минной завесе у Анадолу Каваги – переносить мины вниз по фарватеру от стальной сети ко второй завесе у Эмирган Корузу. На русские торпеды были установлены взрыватели из гремучей ртути, снабженные часовым механизмом. Работали весь день от рассвета до темноты и все равно немного не успели – в ноябре дни короткие, а пользоваться фонарями означало почти наверняка выдать себя.
На следующий день мы должны были войти в Босфор.
***
Эту ночь я спал плохо. Меня мучили приступы фантомных болей и дурные предчувствия, в голову неотступно лезли тревожные мысли. Что за ловушка ждет нас за сетью, удастся ли нам избежать гибели? Что, если капитан «Наяды» откажется помогать «морскому дьяволу» капитану Немо или сделает это так неумело, что газетчики быстро докопаются до истины? Успеем ли мы выбраться из Черного моря прежде, чем закончится натрий?
Я ворочался с боку на бок и то и дело невольно прислушивался к звукам из соседней каюты. Капитан был у себя. Я слышал тихий шелест бумаги и поскрипывание стула – видимо, он что-то писал или делал расчеты. Потом наступила тишина, и я незаметно задремал. Мне снова приснилась синяя спальня, кабинет с высоким кожаным креслом, где меня допрашивали, стакан воды на столе, но теперь рядом со мной стоял не Смит, а капитан Немо, и Спенсер смотрел не на меня, а на него – так, будто хотел уничтожить.
Очнувшись в начале седьмого утра, я понял, что больше не усну. Я осторожно встал, умылся, оделся и пришел в библиотеку. Здесь царил полумрак, лампы горели вполнакала. На столе лежала карта Стамбула с карандашными пометками Эгельта. Я еще раз взглянул на очертания русла Босфора, который, кажется, уже мог нарисовать с закрытыми глазами, потом взял сборник максим Ларошфуко. Почти не помню, что именно я читал – глаза механически скользили по строчкам. Прошел час или полтора, когда лампы вспыхнули ярче, дверь распахнулась и в библиотеку вошел капитан Немо.
– Вот вы где, – сказал он.
Я отложил книгу и поднялся ему навстречу.
– Капитан.
Он окинул меня внимательным взглядом.
– Вы очень бледны, профессор. Как вы себя чувствуете?
Я покачал головой, не зная, что ответить.
– Вам лучше присесть, а еще лучше лечь на диван головой к корме. Мы разгонимся, потом резко затормозим, вы не удержитесь на ногах.
Я глубоко вздохнул и решился:
– Капитан, если вы позволите… Когда мы войдем в Босфор, я бы хотел быть вместе с вами в штурвальной рубке.
Немо посмотрел на меня удивленно, потом нахмурился.
– Это слишком опасно, вы еще слабы.
– Предпочитаю видеть опасность собственными глазами.
Капитан ответил мне долгим пристальным взглядом и скрестил руки на груди. Сначала мне показалось, что он готов отказать, но потом его взгляд смягчился, и он произнес:
– Что ж, идемте.
Мы вышли из библиотеки в проход, ведущий к среднему трапу. Поднявшись на несколько ступеней, мы оказались в верхнем коридоре, ведущем в рубку.
В рубке никого не было. Сквозь широкие иллюминаторы сочился слабый серый свет пасмурного ноябрьского утра. Капитан Немо нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и встал за штурвал. Через несколько мгновений корпус «Наутилуса» охватила еле заметная дрожь – заработали электрические моторы.
Как и в прошлый раз, я устроился у бокового иллюминатора. Болезненная тревога, лишавшая меня сна, отступила. Капитан выглядел спокойным и уверенным, «Наутилус» – воплощение холодной красоты и технической мощи – был полностью исправен и послушен его воле. Немо снова нажал на кнопку, и мягкое урчание моторов усилилось. Субмарина дрогнула, отрываясь от морского дна, и малым ходом двинулась вперед.
Здесь, внизу, царил глубокий сумрак, но скоро мои глаза привыкли к темноте, и я стал различать очертания окружающей местности. «Наутилус» скользил над неровной песчаной равниной, усыпанной валунами и обломками крушений прежних лет. То тут, то там попадались заросли красных водорослей, почти черные в неверном утреннем свете, и обрывки рыболовных сетей. Приглядевшись, я заметил внизу многочисленные цепочки следов, оставленных матросами «Наутилуса», эти следы вели нас к цели, как нить Ариадны.
Сначала мы шли почти точно на юго-запад, потом стали поворачивать южнее, следуя фарватеру Босфора. Ближе к Анадолу Каваги следов стало больше. Я знал, что первая минная завеса разобрана почти полностью, так что нам не придется искать в ней окно. Мелькнула площадка, вся истоптанная башмаками водолазов, кое-где из песка торчали якоря с обрывками минрепов.
– Профессор, ложитесь на пол головой к корме! – приказал Немо. – Ногами упритесь в стену!
До сети оставалась половина мили или полторы минуты хода. Я растянулся на холодном полу и приготовился к резкому торможению, сердце больно билось в груди. Какая-то часть моего существа жаждала прижаться лицом к стеклу и смотреть, смотреть на приближающуюся ловушку. Спиной я чувствовал вибрацию, наполняющую корпус «Наутилуса». Субмарина показалась мне хищным зверем, готовящимся к прыжку! Потом впереди в серой мгле проступил узор из тонких линий, складывающихся в шестиугольники, и я больно укусил себя за палец. Сеть быстро надвинулась, субмарину тряхнуло, раздался уже знакомый резкий скрежет – и в тот же миг пол подо мной будто встал вертикально.
На секунду мне показалось, что «Наутилус» воткнулся носом в грунт. Капитана швырнуло на руль. По корпусу прокатился нарастающий металлический лязг, одна из лопнувших цепей с размаху ударила по хрустальному стеклу иллюминатора. Я в ужасе зажмурился, мне показалось, что сейчас хрусталь треснет, разлетится вдребезги, и в рубку хлынет вода. А потом скрежет медленно и будто лениво прокатился обратно, от кормы к носу.
Я распахнул глаза. Немо стоял за штурвалом, тяжело дыша и одной рукой упираясь в приборную панель. У меня мелькнула мысль, что от удара о руль он мог сломать себе ребра, и я в страхе вскочил на ноги.
– Капитан, вы не ранены?!
Он повернул ко мне голову и торжествующе улыбнулся.
– Смотрите, господин профессор! Вот ловушка, которая должна была нас уничтожить.
Я бросился к лобовому иллюминатору. В полутора десятках туазов перед нами висела порванная сеть, а за ней, теряясь во мгле, со дна поднимались пупырчатые черные шары. Десятки, сотни шаров. Видимо, рывок сигнального троса освободил их от балласта, и теперь они всплывали, чтобы натянуть минреп и встать в толще воды, перегораживая нам проход. Если бы «Наутилус», порвав сеть, двигался с прежней скоростью, сейчас он попал бы в самую их гущу.
Среди мин тайной третьей завесы вверх поднимались и наши мины – мины из бывшей первой завесы. Через минуту они достигли той глубины, на которой срабатывал взрыватель – и начали рваться одна за другой. По ушам ударил грохот, вода по ту сторону сети будто вскипела. Видимо, часть осколков била в мины третьей завесы, и те тоже детонировали. Волна взрывов катилась вниз по Босфору, превращая пролив в кастрюлю с кипящим супом.
Прошло еще несколько минут, и новая волна чудовищного грохота возвестила нам о том, что сработал часовой механизм у русских торпед, укрепленных под минами второй завесы. Я зажал уши руками. Немо, гордо выпрямившись, с мрачным торжеством смотрел вперед, на смертельную ловушку, которую нам удалось избежать.
Глава 6Глава 6
Прошло еще несколько минут прежде, чем муть, поднятая взрывами, начала оседать, а вода – проясняться. Сквозь серую мглу стали проступать очертания мин, не задетых разлетающимися осколками, и их было много, очень много. Да, «Наутилус» избежал ловушки, однако Босфор по-прежнему оставался перекрытым.
Я повернулся к капитану. Немо пристально смотрел вперед, будто пытался охватить взглядом новую преграду. Потом он положил руку на штурвал, другой нажал на кнопку, и субмарина начала медленно, задним ходом удаляться от сети.
Я с тревогой вглядывался в его лицо. В придонном сумраке лицо капитана казалось очень бледным, губы были плотно сжаты. Я знал его гордость и упрямство – даже испытывая сильную боль, он никогда не пожаловался бы и ничем не выдал, что страдает. Но удар о штурвал был настолько сильным, что наверняка вызвал серьезный ушиб, а может, и надломил ребра. В конце концов, я вернулся на «Наутилус» в качестве судового врача – ибо чем еще я мог быть полезен его экипажу?
Я повторил свой вопрос уже более настойчиво:
– Капитан, вы не ранены?
– Пустяки, – без выражения ответил тот.
– Вы позволите вас осмотреть?
Немо искоса глянул на меня.
– Нет, не позволю.
И заметив, что я готов возразить, добавил:
– Ребра целы, остальное неважно.
Он снова нажал на кнопку и повернул штурвал. Субмарина мягко затормозила, а потом по широкой дуге стала поворачивать на север. Меня качнуло к лобовому иллюминатору, потом к боковой стене, но на этот раз я без усилий удержался на ногах.
– Поверьте, профессор, если мне когда-нибудь понадобится врачебная помощь, я обращусь к вам без малейших колебаний, – продолжил Немо.
– Надеюсь на это, – ответил я.
– Но сейчас в этом нет необходимости.
Я понял, что настаивать бесполезно, и шагнул к боковому иллюминатору. Мы снова шли над самым дном, придерживаясь следов, оставленных водолазами. Тусклый серый свет за хрустальными стеклами понемногу становился яснее – быть может, там, наверху, поредела облачность, а может, мои глаза привыкли к сумраку. Снова промелькнула площадка бывшей первой завесы – я заметил, что десятка полтора мин еще висело поодаль. Потом потянулась неровная песчаная равнина, тут и там покрытая зарослями красной водоросли филлофоры ребристой. Мимо нас промчалась стая колючих акул-катранов – темно-серых, с заостренным рылом и стройным обтекаемым телом. Поодаль у дна я заметил несколько скатов морских лисиц – ромбообразных плоских рыб с пестрой серой спиной и длинным тонким хвостом. Сколько удивительных обитателей Черного моря мы смогли бы увидеть, если бы включили прожектор! Но сейчас, в разгар военной кампании, об этом нечего было и думать.
Я повернулся к Немо.
– И куда мы теперь, капитан? К Одессе?
– Дадим Конселю три дня, – ответил тот. – Позавчера он прибыл в Марсель. Ему нужно время, чтобы найти жилье, встретиться с капитаном «Наяды» и получить его ответ. Возможно, тот захочет подумать. Дождемся 10 ноября, думаю, к этому моменту телеграмма от Конселя уже придет.
Я кивнул в знак согласия.
– Ну а пока, профессор, не хотите ли совершить погружение в абиссальные глубины Черного моря? Вряд ли мы еще когда-нибудь здесь окажемся.
Я посмотрел на Немо, не веря своим глазам: он улыбался! Еле заметной ускользающей полуулыбкой, но все же улыбался, будто выход в океан и не перегораживала непроходимая минная завеса, а наша участь не висела на волоске!
– Но… Разве это не опасно? Наш прожектор могут заметить. А без прожектора мы ничего не увидим. Даже здесь, на глубине в сорок метров, уже почти темно.
– Как вы можете видеть, господин Аронакс, вода в Черном море довольно мутная. Если мы днем опустимся на глубину свыше двухсот метров и включим прожектор, его свет не пробьется сквозь толщу воды. Ночью, конечно, этого делать не стоит. Я хочу сделать замеры температуры, плотности и солености в зависимости от глубины. Вы мне поможете?
– С радостью, капитан.
– Что ж, тогда в двенадцать часов жду вас в салоне.
Я понял, что он хочет остаться один, поклонился ему и вышел в проход, ведущий к трапу и вниз – к салону, библиотеке и моей каюте.
Признаюсь, сначала предложение капитана показалось мне легкомысленным и безрассудным – разве не должны мы всеми способами беречь натрий и избегать любого движения, требующего работы электромоторов? С другой стороны, если впереди – недели ожидания, то, проводя их в унылой праздности, воистину можно тронуться рассудком! Капитан был прав – вряд ли мы еще когда-нибудь вернемся в Черное море. Так почему бы не воспользоваться случаем?
***
Сразу после завтрака я пришел в салон. Ставни, закрывающие хрустальные окна, были плотно сомкнуты. Судя по показаниям приборов, «Наутилус» шел на северо-восток со скоростью двадцать узлов. Тишину салона снова наполняло мягкое урчание моторов, и я только сейчас понял, как мне не хватало этого звука.
Я принес из библиотеки карту Черного моря, журнал наблюдений и перо с чернильницей. Хорошо знакомая толстая тетрадь содержала многочисленные таблицы параметров морской воды в разных уголках Мирового океана, заполненные рукой капитана Немо. Пролистав страницы, я нашел несколько собственных записей – иногда я помогал ему делать измерения во время первого своего пребывания на подводном судне. Пара последних страниц была заполнена округлым детским почерком – видимо, Ишвари тоже помогала отцу.
Около двенадцати часов звук моторов стал ниже и глуше, и субмарина начала замедляться. Мы отошли от берега примерно на двадцать лье, и теперь под нами лежала обширная котловина Черного моря, глубина которой превышала два километра. Какими окажутся эти глубины, и будут ли они совершенно безжизненными, как предрекали многие мои коллеги? Скоро я это узнаю.
В двенадцать часов в салон вошел капитан Немо, и я поднялся ему навстречу. Он бросил взгляд на меня, на тетрадь, на чернильницу – и его губы тронула неожиданно теплая и грустная улыбка.
– Я вижу, у вас все готово, профессор.
Я молча кивнул, не зная, что сказать.
Он несколько раз нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и моторы замерли. Вместо низкого урчания салон заполнило шипение заполняемых водой балластных цистерн. Немо не стал использовать рули, чтобы добраться до дна – мы просто начали медленно тонуть, а капитан стал диктовать мне показания термометра, манометра, ареометра и других приборов.
Первую серию измерений мы сделали на глубине в десять метров – и потом через каждые десять метров стали их повторять.
Черное море – удивительный водный бассейн, самый изолированный среди всех, соединяющихся с Мировым океаном. Многочисленные реки, среди которых самой крупной является Дунай, несут в него пресные воды. Одновременно через Босфор в Черное море поступает очень соленая вода Мраморного моря. Все это приводит к тому, что в Черном море сосуществуют два слоя воды, которые почти не смешиваются друг с другом. Граница между ними пролегает на глубине 50-100 метров.
Сначала по мере нашего погружения соленость воды быстро росла, а температура падала. Потом мы вошли в слой очень холодной воды, температура которой не превышала 6 градусов Цельсия. Еще ниже температура поднялась на два градуса и далее до самого дна уже не менялась.
На глубине в двести метров включился прожектор и распахнулись створки окон. Я жадно глянул в иллюминатор – и не увидел ничего, кроме тусклых зеленоватых вод. Нигде ни рыбешки, ни креветки, ни червя, ни медузы! Нигде ни малейшего движения, будто мы попали в те времена, когда жизнь на Земле уже угасла или еще не зародилась. Стрелка манометра показывала, что мы продолжаем погружаться, но вид в иллюминаторе не менялся ни единой деталью. Взгляду просто не за что было зацепиться!
Наконец, через полчаса от начала погружения внизу показалось дно. Под нами простиралась гладкая унылая равнина, покрытая толстым слоем темного ила. Капитан нажал на кнопку, и насосы коротко зашипели, вытесняя часть воды из балластных цистерн. Падение «Наутилуса» замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Я внес в журнал последние данные и бросился к окну.
Движение водных струй вокруг субмарины всколыхнуло рыхлый ил, и вокруг нас взметнулись клубы темно-бурой мути. В этой мути не было ничего живого – ни рыб, ни крабов, ни моллюсков, ни губок. Пустынная равнина, лишенная жизни! Видимо, гниение органического осадка, в изобилии поставляемого верхними слоями Черного моря, вытянуло из воды весь кислород, и теперь ни один из представителей животного мира не мог здесь жить.
Я услышал сзади легкие шаги, а потом на мое плечо легла рука капитана.
– Задворки ада, где угли уже догорели, – вымолвил он. – Море – вечная жизнь и любовь, но не здесь.
Я хотел ответить, что море – все равно вечная жизнь и любовь, даже здесь, но горло от волнения перехватило спазмом, и я не смог выдавить из себя ни звука. Пальцы капитана на мгновенье сжали мое плечо, а потом он убрал руку и отошел к приборной панели. Раздался пронзительный свист насосов, работающих на полной мощности. Пол подо мной дрогнул, мертвую заиленную равнину будто заволокло дымом, и мягкая сила вдавила меня в пол. Мы поднимались обратно к поверхности.
Текст не бечен и не вычитан, отдельные детали могут измениться!
Название, пока предварительное: И британский лев
Автор: Кериса
Бета: пока нету
Канон: Ж. Верн «20 000 лье под водой», постканон
Пейринг/Персонажи: профессор Аронакс, Консель, капитан Немо и команда «Наутилуса», ОМП и ОЖП в ассортименте
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная клиническая картина травмы от электрического тока
Примечания: текст является продолжением макси "Колесница Джаганнатха" и миди "Черный тигр, белый орел"
Глава 1 Глава 1
Я медленно всплывал из небытия в ледяную и колючую реальность. Мне было плохо – в горле пересохло, распухший язык лежал во рту шершавым камнем, могильный холод пробирал до костей, а еще казалось, будто я что-то забыл – одновременно и что-то очень хорошее, и очень плохое.
За закрытыми веками тлела коричневая тьма. Память постепенно возвращалась – я вспомнил, что нахожусь в плену у полковника Спенсера, что меня пытают жаждой, вынуждая назвать место встречи с капитаном Немо, и что я простудился, собирая дождевую воду с помощью своей сорочки. Сейчас я открою глаза – и снова увижу узкую стылую комнатку с тусклыми синими обоями и серый прямоугольник окна, расчерченный на ломти решеткой. По-видимому, все, что случилось потом – мой побег с Красновским, убежище на старом баркасе, возвращение на «Наутилус» и наш поход в Черное море, – было просто фантастически ярким сном.
Сном, из которого мне мучительно не хотелось просыпаться.
Вдруг я услышал скрип стула и шелест переворачиваемой страницы. В синей спальне просто не могло родиться подобных звуков – и я в изумлении распахнул глаза. И увидел Збигнева, сидящего рядом с моей кроватью с книгой в руках. Я был на «Наутилусе», в своей бывшей каюте, полумрак рассеивала лишь настольная лампа, а моторы не гудели потому, что субмарина, по всей видимости, лежала на дне.
Облегчение, которое я испытал, было сродни счастью.
– Збигнев, – позвал я, но из моих уст вырвался лишь невнятный хриплый звук.
Он тут же поднял голову, отложил книгу на столик и наклонился ко мне.
– Господин профессор, как вы себя чувствуете? Хотите пить?
– Да, – непослушными губами вымолвил я – и осознал, что снова могу говорить.
Збигнев налил из графина воды, приобнял меня за плечи, помогая сесть, и поднес стакан к моим губам. Вода была чистой, холодной и очень вкусной. Я выпил один стакан, потом второй, затем третий. В голове слегка прояснилось, вязкая тошнотная пелена начала рассеиваться.
Збигнев осторожно уложил меня обратно, подоткнул со всех сторон одеяло.
– Какое сегодня число? – с трудом выговорил я.
– 21 октября.
Пять дней после выстрела Красновского! И два дня после того, как я приходил в себя в последний раз. Не удивительно, что меня снова мучила жажда.
Я собрал всю свою волю и попытался пошевелить руками, но не смог – только острая боль пронзила меня от локтя и до кисти.
– Расскажите… про все, – выдохнул я.
Збигнев посмотрел на меня с сомнением, будто не знал, что мне можно рассказать, а чего не стоит.
– Мы все еще в Черном море, – осторожно начал он. – И у нас осталось шесть торпед. Две пришлось взорвать во время испытаний. Но зато теперь мы точно знаем, от удара какой силы они взрываются.
Боль в руках не утихала, а напротив, жгла меня все сильнее. Мне будто напустили в кости расплавленного свинца – тонкая нить жгучей боли расходилась по нервам колючим жаром, впивалась в ладони и пальцы полчищами ядовитых муравьев.
– В Босфоре сети и минные заграждения, причем до самого дна, – продолжал между тем Збигнев. – Мины британские, судя по маркировке. Через Босфор пропускают суда с осадкой не больше трех метров. Тот, кто все это затеял, неплохо подготовился.
Я закрыл глаза. Надо было прикладывать усилия, чтобы дышать по-прежнему ровно и размеренно и не кусать губ.
– Господин Аронакс, вам хуже?
– Збигнев… спасибо, – с трудом вымолвил я. – Теперь идите. Мне больше ничего не нужно.
– Простите, господин профессор, но у меня приказ, – извиняющимся тоном возразил тот. – Если я уйду, а с вами что-то случится, капитан мне голову оторвет.
– Ну что может со мной случиться? – я не смог сдержать невольного раздражения.
– Я должен быть рядом. Не обращайте на меня внимания. Считайте, я тут вместо шкафа.
Он глубоко вздохнул, а потом добавил:
– После этих пуль всегда так. Если вообще жив останешься, потом все на свете проклянешь.
Я понял, что он не уйдет – нечего было и надеяться, что моя просьба перевесит приказ капитана «Наутилуса». Боль накатывала волнами, временами становясь нестерпимой. Я не мог удержать в голове ни одной связной мысли, чтобы отвлечься, и потому начал просто считать от одного до десяти, потом до ста, потом до тысячи, посвятив все усилия тому, чтобы не стонать и не пропускать ни одной цифры. Руки жгло и терзало, будто каждый нерв накручивали на крошечный раскаленный крючок.
Я дошел до пяти тысяч, когда боль начала понемногу слабеть, превращаясь в колючий электрический зуд. После шести тысяч пятисот я уже мог подумать о чем-то другом – например, о смертоносных минах, закрывающих для нас выход из Черного моря, и о том, где в южной Европе можно найти химически чистый металлический натрий. Я лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и не издавая ни звука и поэтому, наверно, выглядел спящим.
Потом я услышал щелчок замка, короткий скрип открывающейся двери – и в каюту вошел капитан Немо. Я узнал его по шагам еще раньше, чем он заговорил со Збигневым – негромко, явно оберегая мой сон. Збигнев отвечал, также понизив голос – и тоже на наречии экипажа «Наутилуса», так что я не понял ни слова. Они обменялись парой десятков фраз, а потом Збигнев вышел из каюты в коридор, ведущий на корму.
Мы с капитаном остались вдвоем.
В другое время я ни за что не стал бы красть его внимание, притворяясь спящим, но теперь я был слишком вымотан ранением, болью и жаждой утешения. Мне хотелось, чтобы он побыл рядом со мной, но я знал, что никогда не осмелюсь попросить его об этом. О чем я тогда думал и на что надеялся? На то, что Немо сядет на стул и, может, возьмется за книгу, которую читал Збигнев, а я буду слушать тихий шелест страниц и украдкой посматривать на капитана сквозь сомкнутые ресницы?
Помню, что с замиранием сердца прислушивался к его шагам, больше всего боясь, что он уйдет к себе и оставит меня. Вместо этого он подошел к кровати, присел на край – я услышал легкий скрип матраца, прогнувшегося под его весом, – и взял меня за руку.
Не знаю, каким чудом мне удалось не вздрогнуть. Будто тысячи раскаленных иголок разом впились мне в ладонь, но и сквозь их колючий зуд я отчетливо почувствовал прикосновение капитана. Немо развернул мою руку ладонью вверх и стал осторожно, но решительно растирать ее – от кончиков пальцев к центру ладони и обратно, и подушечкой большого пальца по кругу, нажимая то сильнее, то мягче. Уже через несколько минут болезненное покалывание стало слабеть, таять, растворяться в ощущениях от его теплых уверенных пальцев.
Кажется, я забыл, что дышать надо по-прежнему размеренно и ровно. Кажется, я вообще забыл, что надо дышать.
Когда от колючего зуда в ладони осталось только чувство легкого онемения, Немо взял меня за другую руку, и повторил все, что делал, еще раз. А потом произнес – как ни в чем не бывало, будто я и не притворялся спящим:
– А теперь, профессор, попробуйте пошевелить руками.
От чувства мучительной неловкости меня бросило в жар. Он обнаружил мое притворство! Глубоко вздохнув, я пошевелил пальцами, несколько раз сжал и разжал кулаки, и только после этого решился открыть глаза и посмотреть капитану в лицо.
Он смотрел на меня ласково – но словно бы издалека.
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже лучше.
– Руки не болят?
– Болели… но теперь уже нет, – я понадеялся, что в полумраке каюты он не видит краски, заливающей мое лицо. – Вы могли бы стать прекрасным врачом.
Немо отрицательно покачал головой.
– Моим людям слишком часто приходилось получать травмы, связанные с электричеством. При определенной силе разряда наступает временный паралич, а последующее восстановление нервной чувствительности крайне болезненно. При еще большей силе разряда параличом сковывает сердечную мышцу, и наступает смерть. Просто чудо, что вы остались в живых, профессор. И это меньшее, что я могу для вас сделать.
Он снова взял меня за руку.
– Насколько я могу судить, примерно через тридцать-сорок часов вы снова сможете встать на ноги. Но в полном объеме координация движений восстановится только через два-три месяца.
– Это совсем не так долго, – тихо сказал я.
Капитан посмотрел на меня странным взглядом, а потом помрачнел, отпустил мою руку и поднялся с кровати. В тишине, лишенной привычного урчания моторов и шелеста морских вод, струящихся вокруг корпуса «Наутилуса», все звуки слышались слишком отчетливо. Немо прошелся по каюте, не глядя на меня, мне показалось, что он о чем-то напряженно думает.
– Вы ведь уже говорили со Збигневым, не так ли, – сказал он спустя несколько минут. – «Наутилус» в ловушке, и я пока не знаю, как из нее выбраться. Босфор перекрыт минными заграждениями, тех торпед, что у нас остались, недостаточно, чтобы полностью их уничтожить и прорваться в Средиземное море. Запасов натрия, питающего электрические батареи, хватит на месяц, максимум на полтора. Если за это время мы не найдем выход, я отпущу вас.
– Я вернулся на «Наутилус» не для того, чтобы уйти с него при первых же трудностях, капитан, – твердо ответил я.
– Вы не понимаете. Я не допущу, чтобы «Наутилус» попал в руки британцев даже поврежденным. Босфор слишком мелководен, они смогут поднять его, даже если мы наткнемся на мину и затонем. А это значит, что я не войду в Босфор, пока не буду уверен, что мы прорвемся. Если иного выхода не будет, я затоплю «Наутилус» в глубоководной части Черного моря. Те из команды, кто захочет уйти – уйдут.
– А вы?
– Я останусь на «Наутилусе».
– Тогда я останусь с вами.
Немо посмотрел на меня долгим взглядом. Его брови гневно сдвинулись, но в глазах была скорее боль, чем гнев.
– Мы вернемся к этому разговору позже… если в нем останется необходимость. Время еще есть. Завтра с наступлением утра разведчики снова пойдут в Босфор – возможно, часть минных заграждений удастся нейтрализовать и не используя торпеды. Отдыхайте, господин Аронакс. Отдыхайте и выздоравливайте. Я очень рассчитываю на вашу светлую голову.
Глава 2 Глава 2
Вечером того же дня я впервые смог сесть, опираясь спиной на подушки. Ноги меня еще не слушались, но я уже мог удержать в руках ложку и чашку с протертым рыбным супом. Ночь прошла беспокойно – я то погружался в тревожное забытье, то снова приходил в себя, плутая в призрачном промежутке между сном и явью. Временами на меня накатывали приступы болей, но уже не такие жестокие, как раньше. Под утро я все-таки заснул – и проснулся спустя три часа от мучительного жжения в ступнях. Чувствительность постепенно возвращалась, и, снова ведя счет от единицы до пяти тысяч, я утешал себя мыслью, что скоро встану на ноги.
Около полудня ко мне зашел Марко, принес суп и рассказал последние новости. Капитан Немо, Эгельт и еще пятеро матросов ушли на разведку в Босфор, их ждали только к вечеру. «Наутилус» лежал на дне у входа в пролив ввиду местечка Анадолуфенери. Ради скрытности мы уже три дня не всплывали на поверхность, но воздух на субмарине оставался свежим благодаря резервуарам со сжатым воздухом, расположенным на носу судна.
Слушая Марко, я с удивлением понял, что тот нисколько не сомневается в успехе нашего прорыва через Босфор. «Мы и не в таких передрягах бывали, господин Аронакс», – заявил он с чисто итальянской живостью. Я не стал вносить смуту в душу бедного малого – да, наверно, и не смог бы, даже если б захотел: вера матросов «Наутилуса» в гений капитана была безграничной.
Позавтракав, я попросил Марко принести из библиотеки сборник максим Ларошфуко, но весь день не столько читал афоризмы великого мизантропа и мыслителя, сколько прислушивался, не раздастся ли лязг створок шлюзового отсека и шипение насосов, откачивающих воду. Время тянулось томительно медленно. Мои мысли то и дело возвращались к страшным словам капитана Немо о затоплении «Наутилуса», если нам не удастся найти выход. Я знал, что капитан не покинет свое детище и не вернется на сушу – как знал и то, что больше не оставлю его. Стоя одной ногой в могиле, я перестал бояться смерти, но как мучительна была мысль, что я сам привел на «Наутилус» того, кто вольно или невольно заманил нас в ловушку!
Было около семи вечера, когда резкий лязг шлюзовых ворот возвестил о том, что разведчики вернулись. Я отложил книгу и прислушался. Субмарина разом наполнилась множеством негромких звуков – звоном электрического звонка, шипением насосов и плеском вытесняемой воды, топотом ног, перекличкой далеких голосов. Потом снова стало тихо. Я ждал, сидя на кровати и опустив ноги на пол. Наконец, дверь отворилась, и в каюту вошел капитан Немо.
Он выглядел спокойным, но лицо его осунулось от усталости, жесткая складка между бровей стала резче. И когда он заговорил, его голос прозвучал сухо и отстраненно:
– Как вы себя чувствуете, господин Аронакс?
– Спасибо, уже гораздо лучше.
– Вы сможете через час придти в библиотеку? Я хочу, чтобы вы тоже там присутствовали.
– Я еще не вставал, но в библиотеку приду.
– Хорошо, – он развернулся и ушел в свою каюту.
Мне невольно вспомнился страшный день 23 марта 1868 года, когда субмарину затерло во льдах, окружающих Южный полюс. Объявляя нам с Конселем и Недом Лендом об отчаянном положении, в котором оказался «Наутилус» и все его обитатели, капитан выглядел столь же бесстрастным – и я подумал, что разведчики принесли неутешительные новости.
С тяжелым сердцем я начал свои упражнения – сначала встать с койки, держась за стену, потом на немеющих ногах сделать несколько неуверенных шагов. Голова кружилась, и я чувствовал себя слабым, как после жесточайшего приступа малярии. Однако не зря говорят, что упорство все превозмогает – через полчаса мне удалось самостоятельно добраться до библиотеки и устроиться на одном из кожаных диванов. Я хотел придти на совет первым, чтобы моя немощь не так бросалась в глаза.
Скоро в библиотеку пришел Эгельт – как и капитан, он выглядел совершенно измотанным. Кивнув мне и осведомившись о моем самочувствии, он развернул на столе большую карту Стамбула с Босфором и сделал на ней несколько карандашных пометок. Еще через пять минут подошли штурман Кнуд и механик Андроникос. Капитан со своим помощником явились точно к назначенному сроку – и при виде Стефана у меня сжалось сердце.
Мне показалось, что за прошедшие дни Стефан Бобровский постарел лет на десять. Он выглядел утомленным, даже измученным – но не тем утомлением, какое бывает после тяжелой физической работы, а тем, что приносят бессонница и неотступные тяжкие думы. Его лицо осунулось, глаза покраснели. Переступив порог библиотеки, Стефан окинул быстрым взглядом собрание и остановил пристальный взгляд на мне. Я слегка поклонился ему, он поклонился в ответ.
– Эгельт, рассказывайте с самого начала, – по-английски произнес капитан.
Тот ответил «слушаюсь», повернулся и посмотрел на меня.
– От входа в Босфор и до сужения русла у Анадолу Каваги путь свободен. У Анадолгу Каваги, – Эгельт показал это место на карте, подчеркнув его карандашной чертой, – минное заграждение, полностью перекрывающее фарватер. Мины – простые якорные, расположены в четыре яруса, глубина – три ряда, минный интервал – семь метров, верхний ярус расположен на глубине в шесть метров. Иначе говоря – сейчас мы не пройдем там даже в надводном положении.
Я кивнул.
– В полумиле дальше по курсу, у Сарыера, стальная сеть, также полностью перекрывающая фарватер. Сеть целая, они ее заменили после нашего прохода в Черное море. Дальше путь свободен до Эмирган Корузу. Здесь – еще одно минное заграждение. Мины необычно крупные, продолговатой формы, размер вдоль главной оси – два с половиной метра. Минный интервал – по-прежнему семь метров, глубина – четыре ряда, мины расположены в шахматном порядке. Далее до выхода из Босфора путь чист.
Эгельт выпрямился и скрестил руки на груди.
– И это все? – проворчал Кнуд. – Три русских торпеды в первое заграждение, еще три – во второе, а сеть порвем. Османы совсем хватку потеряли.
– Трех русских торпед для заграждения у Эмирган Корузу не хватит, – возразил Эгельт. – Повторю – мины висят в четыре ряда в шахматном порядке. Я не уверен, что хватит и шести торпед. Если эти мины сдетонируют друг от друга – мы пройдем легко. Если нет – придется убирать мины точно на пути следования «Наутилуса» и пытаться проскользнуть в образовавшееся окно. Но ошибка даже в два метра нас уничтожит.
Все выжидательно посмотрели на капитана Немо, но тот молчал, казалось, полностью погрузившись в свои мысли.
– А если убрать мины первой завесы, не используя русские торпеды? – спросил механик Андроникос. – Какое там крепление минрепа к якорю, простое звенное? Отцепить мины от якоря, и пусть всплывают.
– И сдетонируют при уменьшении давления, убив тех, кто их будет отцеплять. Там глубина всего в сорок метров, Ники, – возразил Эгельт.
– А ты уверен, что они сдетонируют?
– Нет, но мы не можем рисковать.
Однако Андроникос явно не желал так легко сдаваться.
– Отцепить мины первой завесы от якоря, уравновесить балластом до минимальной отрицательной плавучести и сдвинуть в сторону с пути следования «Наутилуса». При интервале в семь метров и завесе в три ряда нам будет достаточно убрать с дороги двенадцать мин. Мы сделаем это за пару часов. И если это простые якорные мины, не соединенные с берегом сигнальным тросом, то османы даже не узнают, что мы расчистили себе путь, – и механик не без самодовольства посмотрел на Эгельта.
Тот молчал, видимо, не находя, что возразить.
– А что, неплохая идея, – с довольной усмешкой отозвался Кнуд. – Мне нравится.
Стефан отрицательно покачал головой:
– Что-то здесь не так. Слишком просто. Капитан?
Немо поднял голову и обвел собрание внимательным взглядом.
– В нашем положении самая большая опасность – это недооценить противника, – спокойно заявил он. – Человек, заманивший нас в Черное море, явно очень умен. И сейчас ваши мысли следуют проложенному им пути, а значит – ведут нас к гибели.
Он наклонился над картой и провел пальцем вдоль русла Босфора от одной завесы до другой.
– Если фарватер перекрывают два минных заграждения, зачем между ними стальная сеть? Сеть, которую заменили или починили уже после нашего прохода?
Кнуд и Андроникос переглянулись. Эгельт выжидательно смотрел на капитана.
– Наш противник знает, что у нас есть скафандры. Он неизбежно должен понимать, что прежде, чем войти в Босфор, мы проведем разведку и обнаружим и сеть, и обе завесы. И если первая завеса состоит из простых якорных мин, то для него должно быть очевидно, что мы так или иначе их уберем.
– Тогда зачем они? Для отвода глаз? – спросил Андроникос.
– Я бы предположил, что это попытка навязать нам троянского коня, – сказал Эгельт. – Эти мины так легко взять, что это кажется нарочитым. Допустим, мы решим пополнить свое вооружение, а с этой целью отцепляем мины от якорей и складываем их в шлюзовом отсеке, как русские торпеды. Насосы откачивают воду из шлюзового отсека, и когда давление падает достаточно, мины взрываются. Я бы сделал именно так.
– Черт подери, а я ведь думал о том, чтобы их прибрать, – с досадой буркнул Кнуд.
– Да, возможно, расчет был именно на это, – кивнул Эгельту капитан Немо. – Но я думаю, что замысел наших врагов еще тоньше. «Наутилус» не может пройти через Босфор, не порвав сеть. Естественно предположить, что сеть играет роль сигнальной паутины и что настоящая ловушка сработает именно после ее разрыва.
– И что это за ловушка?
– Пока не знаю.
В библиотеке повисло молчание – более растерянное, нежели тревожное. Кнуд, поглаживая седеющую боцманскую бородку, рассматривал карту Стамбула, Андроникос хмурился и будто спорил с кем-то внутри себя, Эгельт внимательно смотрел на капитана. Я тоже взглянул на капитана и встретил его пристальный испытующий взгляд.
– Ну а вы что скажете, господин Аронакс?
Мое сердце тревожно заколотилось.
– Я не военный, господин Даккар, и едва ли могу быть полезен в обсуждении военных хитростей. Но если считать чертеж торпеды Александровского, мое похищение в Гавре, побег из плена и британские мины в Босфоре звеньями одной цепи, я знаю того, кто все это придумал и организовал. Это человек острого и беспощадного ума, и он не просто так натянул в проливе стальную сеть. Я не знаю, в чем состоит ловушка, но уверен, что она хорошо продумана и смертельно опасна.
– Думаете, это все-таки британцы, господин Аронакс? – спросил Стефан.
– Думаю, да. Но, разумеется, я могу ошибаться.
В библиотеке снова воцарилось молчание. Стефан опустил голову – мне показалось, что он помрачнел еще больше.
– А что там сверху, над сетью? – спросил Кнуд, повернувшись к Эгельту. – Никакой военный крейсер не караулит? А то мы рвем сеть, а нам на головы падают глубинные бомбы.
Тот отрицательно покачал головой.
– Нет, над сетью чисто. И я думаю, ставить там корабль – не слишком умно, это привлечет наше внимание и наведет на ненужные мысли.
– А дно?
– А вот дно плохое. Водоросли и всякий мусор.
Кнуд посмотрел на Эгельта, потом на Немо, и капитан кивнул, соглашаясь с невысказанной мыслью.
– Да, скорее всего, там скрыта третья минная завеса, которая должна подняться после разрыва сети. Завеса, расположение, протяженность и ширину которой мы не знаем.
Мы переглянулись. Капитан встретил мой взгляд спокойно и безнадежно – и у меня мучительно сжалось сердце.
Глава 3 Глава 3
Ночью, лежа в постели, я долго прислушивался к шагам капитана Немо. Дверь, разделяющая наши каюты, была чуть приоткрыта, и тонкую щель очерчивал яркий свет. Капитан не ложился, он даже не присаживался. Он ходил по своей каюте взад и вперед, точно тигр, запертый в клетке. Его спокойствие на совете не обмануло меня, наверно, не обмануло и Стефана, но перед своими людьми Немо никогда не позволял себе выказывать ни страха, ни отчаяния.
Мое сердце сжималось от жалости и чувства бессилия. Я не видел иного выхода, кроме совсем уж фантастического – купить соды, каменного угля, найти необитаемый островок, соорудить печь и попробовать получить натрий с помощью реакции Девилля. Конечно, это лишь отсрочило бы нашу гибель, но не помогло вырваться в океан. Да и долго ли мы смогли бы оставаться незамеченными?
Потом мои мысли спутались, я погрузился в беспокойный сон – и вынырнул из него от прикосновения горячей ладони, сжавшей мою руку.
– Господин Аронакс!
Я вздрогнул и распахнул глаза.
Дверь в каюту капитана была открыта настежь, и оттуда лился яркий свет. Немо склонился над моим изголовьем, его глаза тревожно блестели в полумраке.
– Капитан?..
– Профессор, простите, что потревожил вас. На каких условиях вы расстались с Конселем?
Я уставился на капитана в полном изумлении.
– Я знаю, он больше не служит у вас, но если вы обратитесь к нему с просьбой – он ее исполнит?
– Да, – не задумываясь, ответил я. – Но что…
– Даже если придется рискнуть жизнью?
– Он прыгнул за мной в море, когда вы атаковали фрегат «Авраам Линкольн».
– Прекрасно, – Немо выпрямился и сделал несколько шагов по каюте.
– Могу ли я узнать, что вы задумали, господин Даккар?
– Мы сделаем вид, что идем через Босфор. Порвем сеть, взорвем минную завесу у Эмирган Корузу. На самом деле мы вернемся в Черное море и затаимся. Но нам нужен призрак «Наутилуса», свидетельство того, что мы успешно вырвались. Я не могу сделать его физически, но для газет будет достаточно свидетельства очевидцев.
Я сел на кровати, не сводя глаз с капитана. Он явно был очень взволнован, даже взвинчен – мне показалось, что сам воздух вокруг него искрит от напряжения.
– Боюсь, Конселю никто не поверит, – осторожно возразил я. – Все знают, что он…
– Разумеется, ему никто не поверит, – нетерпеливо прервал меня Немо. – Однако он хорошо знаком с марсельскими контрабандистами, которые доставили вас в Сиолим. Если пообещать золота капитану «Наяды» с тем, чтобы его люди засвидетельствовали, что видели «Наутилус» в Средиземном море…
Он вдруг резко умолк и нахмурился.
– Вы плыли на «Наяде» в Индию, это было в газетах. Капитану «Наяды» тоже могут не поверить.
– У капитана «Наяды» есть много других знакомых капитанов-контрабандистов, – мягко сказал я. – Он терпеть не может англичан и, я думаю, будет рад подложить им свинью.
Немо испытующе посмотрел на меня, потом снова прошелся по комнате.
– Что ж, хорошо. Однако любые письма, приходящие на адрес вашей парижской квартиры, скорее всего, будут перехвачены. У Конселя есть родственники в Париже? Через кого можно было бы передать письмо?
Я отрицательно покачал головой.
– Никаких родственников у него нет – ни в Париже, ни где-либо еще. Но это и не нужно. Я напишу ему на адрес Музея естественной истории.
– Нет, профессор, это исключено. Почти наверняка в вашем музее есть британский агент. Допускаю, что он искренне считает, что работает на французское правительство, и сдаст Конселя ради его же блага.
Я глубоко задумался. Задача выглядела почти неразрешимой. Как передать Конселю письмо так, чтобы его не перехватили, и – главное! – чтобы потом тот смог уехать из Парижа, ни в ком не вызвав подозрений?
– Я напишу письмо не Конселю, а директору Музея, – медленно произнес я. – И напишу не от своего имени, а от имени Йозефа Шаванна. Это австрийский путешественник, очень милый молодой человек, мы познакомились с ним в 1866 году в экспедиции по Небраске. Он хорошо знает Конселя и вполне может предложить ему принять участие в раскопках развалин Теотиуакана. А поскольку наш директор весьма неравнодушен к древним цивилизациям Мезоамерики, я думаю, он на это согласится.
– В архивах вашего музея есть письма господина Шаванна? Директор музея знает его почерк?
– Нет. Думаю, что нет. Когда мы с ним познакомились, бедный малый не знал ни слова по-французски и писал свои отчеты исключительно в Брюссельский географический институт. Сразу после экспедиции по Небраске он собирался отправиться в леса Конго, где, думаю, находится и сейчас. Нужна исключительно несчастливая случайность, чтобы наш обман раскрылся.
– Прекрасно, – сказал Немо, и я с облегчением заметил, что лихорадочное напряжение начинает отпускать его. – Вы напишете директору письмо по-немецки, от имени Шаванна, а Эгельт перепишет его своим почерком. Однако как вы передадите Конселю, что от него требуется?
– Я напишу второе письмо, для Конселя, и вложу его в первое. Перед тем, как расстаться в Париже, мы договорились с ним о шифре. Если в письме упоминается дягиль Archangélica officínalis, то, начиная со следующего абзаца, следует читать только каждую десятую букву. – Я покачал головой и улыбнулся. – Конечно, придется изрядно поломать голову, чтобы письмо не выглядело подозрительно, но я надеюсь, что Эгельт мне поможет: мой немецкий далек от совершенства.
– Профессор, вы определенно делаете успехи в конспирологии! – улыбаясь, воскликнул капитан. – Именно так мы и поступим. Пусть Йозеф Шаванн пригласит Конселя в экспедицию и назначит местом встречи Марсель. Пообещаем господину директору Музея столько редкостей с развалин Теотиуакана, сколько пожелает его душа. И если капитан «Наяды» или его собратья по ремеслу согласятся нам помочь, «Наутилус» чудом минует все минные завесы Босфора и вырвется в Средиземное море.
– Ну, а в реальности? – тихо спросил я. – Мы лишимся торпед и все равно останемся в Черном море. Что, если наши противники не уберут минные завесы, даже когда мы якобы уйдем?
Немо нахмурился.
– Им придется это сделать. Сейчас через Босфор пропускают только легкие суда с малой осадкой. Ни зерновозы, ни лесовозы пройти не могут, торговля хлебом остановилась. Каждый день простоя означает убытки для торговцев, на султана будут оказывать давление, а он – на британцев... если мы с вами правы в своих подозрениях. Если «Наутилус» ушел в океан, нет никакого смысла и дальше держать Босфор перекрытым.
– Понимаю. Мы идем на риск… но теперь время будет работать не только против нас, но и против наших противников.
– Совершенно верно, профессор.
Мы замолчали. Я снова и снова прокручивал в голове наш замысел и не находил явных ошибок. Шаванн путешествовал по непроходимым лесам Конго и до своего возвращения не мог поймать нас на обмане, директор Музея не знал его почерка, оба письма будут написаны по-немецки чужой рукой, – даже если агенты Спенсера прочитают их, они не обнаружат подвоха. Консель, конечно же, прочтет второе письмо и, увидев упоминание о дягиле, догадается, что письмо зашифровано. Он отправится в Марсель по распоряжению директора Музея, а не по своей воле, и даже если за ним будут следить, что смогут увидеть соглядатаи, кроме того, что он зайдет в таверну и пропустит стаканчик-другой в компании своего старого знакомца, капитана «Наяды»?
Вот только что он будет делать потом?
Я вдруг понял, что если его не предупредить, Консель вполне может отправиться к Франсуа д`Обиньи и привести возможных соглядатаев к его дому.
– Я вижу, господин Аронакс, вам не все нравится в нашем прекрасном плане, – насмешливо произнес Немо.
Я поднял голову и встретил его пристальный взгляд. Капитан опять наблюдал за мной, и мое «выразительное лицо» наверняка снова выдало ему все мои мысли.
– Консель не знает, что Ишвари живет у д`Обиньи, – ответил я. – Возвращаться в Париж ему нельзя, идти к д`Обиньи – тоже нельзя, что он будет делать потом? Капитан, вы возьмете его на борт?
– Разумеется! Разве я похож на человека неблагодарного?
Я вспомнил слова Конселя, произнесенные после моего возвращения в Париж: «Я предпочел бы сопровождать господина профессора». Возможно, судьба исполнит его пожелание куда быстрее, чем он мог надеяться!
– Благодарю вас, господин Даккар. Теперь наш прекрасный план видится мне безупречным.
– А это означает, что наверняка все пойдет не по плану, – с насмешливой улыбкой ответил тот. – Но теперь у нас появилась возможность обмануть наших врагов, и мы ею воспользуемся. Отдыхайте, господин Аронакс, я хочу, чтобы завтра у вас была ясная голова.
С этими словами Немо слегка поклонился мне, повернулся и ушел в свою каюту.
Глава 4Глава 4
Весь следующий день я посвятил сочинению двух писем – директору Музея естественной истории и Конселю. Задача выглядела очень непростой – скрыв свое авторство, побудить директора отпустить Конселя в экспедицию, при этом не вызвав подозрений ни у него самого, ни у возможного британского агента, работающего в музее. От успеха или неуспеха этой операции зависела наша жизнь, поэтому я подошел к делу со всем тщанием.
Сначала я писал от имени Йозефа Шаванна по-французски. Обращаясь к директору со всей учтивостью и почтением, я поведал о своем знакомстве с г-ном Аронаксом и его слугой Конселем в экспедиции по Небраске, охарактеризовал эту экспедицию как чрезвычайно успешную и плодотворную, и отметил вклад Конселя, взявшего на себя значительную долю трудов и дорожных тягот. Я рассказал о подготовке новой экспедиции на развалины Теотиуакана, о множестве драгоценных находок, которые мы надеемся там обнаружить, и о возможности собрать коллекцию местной флоры, отличающейся исключительным богатством и разнообразием. Я упомянул, что еще в конце июля писал г-ну Аронаксу, приглашая его принять участие в готовящейся экспедиции. Он отговорился слабым здоровьем, однако предложил помощь Конселя. В заключении я выразил надежду, что господин директор Музея согласится на участие Конселя в экспедиции по Мексике, и пообещал подготовить отчет об этой экспедиции для Вестника Французского географического общества.
Переписав письмо набело, я начал переводить его на немецкий. Я свободно читаю по-немецки, однако говорю плохо, а от г-на Шаванна естественно было бы ожидать непринужденности и живости слога. На этом этапе неоценимой оказалась помощь Эгельта – он не просто переписал мое письмо своей рукой, но также исправил все галлицизмы и грамматические ошибки. Мы решили, что чистовой вариант письма Эгельт перепишет на обычной бумаге чернилами, купленными в Одессе – бумага, сделанная из водорослей, и чернила из секрета каракатицы наверняка выдали бы нас с головой!
Закончив с первым письмом, я приступил ко второму. К Конселю я обратился попросту, как к человеку хорошо знакомому. Я сообщил, что г-н Аронакс обещал мне его помощь, и пригласил в экспедицию по Мексике. «Помните Ганса Кольбе? – писал я. – Я взял его с собой, но здесь на постоялых дворах такая тяжелая еда, что он третий день мается животом и пьет настойку дягиля Archangélica officínalis, в лечебные свойства которой верит, как в Отче наш. Надеюсь, русские пироги его не доконают! Если бедняге не станет хуже, мы выйдем в море в конце октября и в середине ноября бросим якорь в Марселе. Телеграфируйте мне о вашем решении на главпочтамт Одессы. Кстати…», – начал я следующий абзац – и отложил перо.
Теперь предстояло составить зашифрованное послание, и я глубоко задумался. «Консель, мне нужна твоя помощь, – по-немецки начал я выводить на отдельном листке. – Мы заперты в Черном море, Босфор перекрыт. Нужно создать ложное впечатление, что мы уже вырвались и сторожить некого. Для этого надо найти людей, которые засвидетельствовали бы, что видели «Наутилус» в Средиземном море или в Атлантическом океане. Поезжай в Марсель, попробуй уговорить на это капитана «Наяды», если нужно, пообещай ему золота. За тобой могут следить, поэтому к Франсуа нельзя. Сними комнату, сообщи телеграммой, где ты остановился, жди нас. Телеграммы отправляй на главпочтамт Одессы на имя Йозефа Шаванна».
Дописав записку, я прочитал ее Эгельту, и он согласился с тем, что сказанного достаточно. Оставалось спрятать текст от посторонних глаз. До глубокого вечера мы сочиняли письмо, в котором болтовня, сплетни об общих знакомых и описание подготовки к экспедиции скрыли бы мое тайное послание. Окончательный вариант Эгельт собирался переписать своей рукой уже в Одессе, на местной почтовой бумаге.
Той же ночью «Наутилус» впервые за несколько дней запустил моторы и отправился на север, к русскому побережью Черного моря. Еще не рассвело, когда спасательная шлюпка всплыла на поверхность ввиду Одессы, а позже смешалась со множеством других рыбацких судов. Золотая безделушка из бухты Виго, отданная еврею-ростовщику за треть цены, обеспечила Эгельта деньгами, компания Збигнева, свободно говорившего по-русски, помогла добраться до главного почтамта. Переписав набело оба письма, Эгельт вложил одно в другое и отправил на адрес Парижского музея естественной истории. По его словам, вся операция прошла без малейших затруднений.
***
На следующий день, 25 октября 1871 года, «Наутилус» вернулся к Босфору. Одно дело было сделано, предстояло другое, не менее важное. Чтобы наши противники поверили капитану «Наяды» или другим капитанам – участникам заговора, требовалось изобразить прорыв «Наутилуса» через Босфор. Именно подготовкой к прорыву и занимался экипаж субмарины в последние дни октября. К сожалению, состояние здоровья не позволило мне принять в этом непосредственное участие, но я знал обо всем, что происходит, от капитана Немо, Марко, Эгельта, Збигнева и других.
Сначала мы убедились в том, что мины первой завесы действительно взрываются при уменьшении давления. Во время первой же вылазки силач Кшиштоф разогнул звено, крепившее минреп одной из мин к якорю, освободил мину и увел ее из пролива ближе к «Наутилусу», где ее взяли на трос и отбуксировали подальше от берега. Отцепив минреп и позволив мине всплыть, мы обнаружили, что при уменьшении глубины до трех-четырех метров мина взрывается.
Вторым шагом стало создание прохода в первой завесе. Как и говорил Андроникос, для этого оказалось достаточно убрать с пути двенадцать мин. Каждую из них осторожно отцепляли от якоря, уравновешивали балластом и сдвигали в сторону, не меняя глубины погружения. К 29 октября в первой минной завесе образовалось отверстие, достаточное для прохода «Наутилуса», а мы еще не потратили ни одной из русских торпед.
Третьим шагом стало минирование торпедами второй завесы у Эмирган Корузу. Вторая завеса состояла из крупных мин неизвестной конструкции, соединенных сигнальным тросом. Отцеплять эти гигантские цилиндры, начиненные взрывчаткой, было слишком опасно – мы не знали их чувствительности, не знали, куда ведет сигнальный трос и какое именно воздействие способно вызвать взрыв. Капитан Немо не пожелал рисковать ни одним из своих людей и решил, что вторая завеса будет сметена открытым ударом. 30 и 31 октября водолазы укрепили шесть русских торпед, снабженных часовым механизмом, под нижним ярусом второй минной завесы.
Оставалась сеть.
Сеть, протянутая у местечка Сарыер, доходила до самого дна и состояла из прочных стальных цепей. Ячейки сети по длине превышали туаз и не представляли препятствия для водолазов, однако «Наутилус» не мог миновать стальную паутину, не порвав ее. Где-то между сетью и второй минной завесой таилась ловушка, которую мы никак не могли отыскать. Дно в этом месте было неровное, заросшее водорослями и усыпанное обломками многочисленных крушений, то тут, то там попадались глубокие ямы, полные вязкого ила. Чтобы тщательно прочесать фарватер, потребовалось бы несколько месяцев, а их у нас не было.
Каждый день капитан Немо вместе с Эгельтом, Кшиштофом и другими матросами уходил к сети на разведку и каждый день возвращался ни с чем. Ловушку найти не удавалось. От стальной паутины на берег вели сигнальные тросы – значит, сеть была не просто сетью, но что за смертоносное оружие должно было обрушиться на нас после ее разрыва?
Вечером 5 ноября в библиотеке снова собрался военный совет. Капитан кратко подвел итог безуспешным поискам и предложил план, с которым все согласились. Мы располагаем мины первой завесы цепочкой от сети вниз вдоль фарватера Босфора до завесы у Эмирган Корузу. В день, когда все будет готово, «Наутилус» разгоняется, рвет сеть, сразу же резко тормозит и задним ходом возвращается обратно. Одновременно сбрасывается балласт, удерживающий перемещенные мины от всплытия. Поднимаясь, мины бывшей первой завесы взрываются на малой глубине, а еще через несколько минут должны взорваться торпеды под второй минной завесой. Что бы ни задумали наши враги, они не будут знать, прошел ли «Наутилус» через заграждение у Эмирган Корузу, погиб ли там или вернулся в Черное море. Однако если вскоре после этого в газетах появятся сообщения, что субмарину видели в Средиземном море, у турецкого султана не будет более оснований держать Босфор перекрытым.
Той же ночью «Наутилус» вернулся к Одессе – надо было проверить, нет ли ответа на мои письма. Утром Эгельт вместе со Збигневым отправились на главный почтамт – и вернулись с телеграммой на имя Йозефа Шаванна, ожидающей его уже два дня. «Радостью приму участие мексиканской экспедиции тчк послезавтра выезжаю Марсель тчк Консель Дюнсте».
Глава 5Глава 5
Облегчение, которое я испытал, прочитав телеграмму, не передать словами. Там, на берегу, у нас появился союзник – надежный, хладнокровный, умный и расторопный. Я был уверен, что Консель прекрасно справится с заданием, и, признаюсь, обрадовался, что судьба сведет нас снова. Мне не хватало его спокойной привязанности, его ненавязчивой заботы, его грубоватого здравого смысла, мне эгоистично хотелось иметь рядом с собой человека из прежней, «земной» жизни. Я честно приложил усилия, чтобы обеспечить Конселю будущность, более достойную его талантов, нежели судьба слуги, но в глубине души был рад, что он вернется на «Наутилус».
Однако нам следовало поторопиться. Телеграмма была отправлена утром 4 ноября – значит, Консель уже в пути. Завтра он прибудет в Марсель и уже завтра или послезавтра сможет встретиться с капитаном «Наяды». Согласится ли тот за деньги солгать для газет? Я надеялся, что да. Возможно, старый контрабандист помог бы нам и так, из одной нелюбви к англичанам, однако золото могло купить голоса и других капитанов.
Но что, если сообщение о «Наутилусе» появится в газетах уже через 2-3 дня? Нам требовалось «прорваться через Босфор» раньше этого момента! Это понимал и Эгельт, и капитан Немо.
Тем же вечером, 6 ноября, субмарина вернулась к проливу. Утром следующего дня почти вся команда ушла к минной завесе у Анадолу Каваги – переносить мины вниз по фарватеру от стальной сети ко второй завесе у Эмирган Корузу. На русские торпеды были установлены взрыватели из гремучей ртути, снабженные часовым механизмом. Работали весь день от рассвета до темноты и все равно немного не успели – в ноябре дни короткие, а пользоваться фонарями означало почти наверняка выдать себя.
На следующий день мы должны были войти в Босфор.
***
Эту ночь я спал плохо. Меня мучили приступы фантомных болей и дурные предчувствия, в голову неотступно лезли тревожные мысли. Что за ловушка ждет нас за сетью, удастся ли нам избежать гибели? Что, если капитан «Наяды» откажется помогать «морскому дьяволу» капитану Немо или сделает это так неумело, что газетчики быстро докопаются до истины? Успеем ли мы выбраться из Черного моря прежде, чем закончится натрий?
Я ворочался с боку на бок и то и дело невольно прислушивался к звукам из соседней каюты. Капитан был у себя. Я слышал тихий шелест бумаги и поскрипывание стула – видимо, он что-то писал или делал расчеты. Потом наступила тишина, и я незаметно задремал. Мне снова приснилась синяя спальня, кабинет с высоким кожаным креслом, где меня допрашивали, стакан воды на столе, но теперь рядом со мной стоял не Смит, а капитан Немо, и Спенсер смотрел не на меня, а на него – так, будто хотел уничтожить.
Очнувшись в начале седьмого утра, я понял, что больше не усну. Я осторожно встал, умылся, оделся и пришел в библиотеку. Здесь царил полумрак, лампы горели вполнакала. На столе лежала карта Стамбула с карандашными пометками Эгельта. Я еще раз взглянул на очертания русла Босфора, который, кажется, уже мог нарисовать с закрытыми глазами, потом взял сборник максим Ларошфуко. Почти не помню, что именно я читал – глаза механически скользили по строчкам. Прошел час или полтора, когда лампы вспыхнули ярче, дверь распахнулась и в библиотеку вошел капитан Немо.
– Вот вы где, – сказал он.
Я отложил книгу и поднялся ему навстречу.
– Капитан.
Он окинул меня внимательным взглядом.
– Вы очень бледны, профессор. Как вы себя чувствуете?
Я покачал головой, не зная, что ответить.
– Вам лучше присесть, а еще лучше лечь на диван головой к корме. Мы разгонимся, потом резко затормозим, вы не удержитесь на ногах.
Я глубоко вздохнул и решился:
– Капитан, если вы позволите… Когда мы войдем в Босфор, я бы хотел быть вместе с вами в штурвальной рубке.
Немо посмотрел на меня удивленно, потом нахмурился.
– Это слишком опасно, вы еще слабы.
– Предпочитаю видеть опасность собственными глазами.
Капитан ответил мне долгим пристальным взглядом и скрестил руки на груди. Сначала мне показалось, что он готов отказать, но потом его взгляд смягчился, и он произнес:
– Что ж, идемте.
Мы вышли из библиотеки в проход, ведущий к среднему трапу. Поднявшись на несколько ступеней, мы оказались в верхнем коридоре, ведущем в рубку.
В рубке никого не было. Сквозь широкие иллюминаторы сочился слабый серый свет пасмурного ноябрьского утра. Капитан Немо нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и встал за штурвал. Через несколько мгновений корпус «Наутилуса» охватила еле заметная дрожь – заработали электрические моторы.
Как и в прошлый раз, я устроился у бокового иллюминатора. Болезненная тревога, лишавшая меня сна, отступила. Капитан выглядел спокойным и уверенным, «Наутилус» – воплощение холодной красоты и технической мощи – был полностью исправен и послушен его воле. Немо снова нажал на кнопку, и мягкое урчание моторов усилилось. Субмарина дрогнула, отрываясь от морского дна, и малым ходом двинулась вперед.
Здесь, внизу, царил глубокий сумрак, но скоро мои глаза привыкли к темноте, и я стал различать очертания окружающей местности. «Наутилус» скользил над неровной песчаной равниной, усыпанной валунами и обломками крушений прежних лет. То тут, то там попадались заросли красных водорослей, почти черные в неверном утреннем свете, и обрывки рыболовных сетей. Приглядевшись, я заметил внизу многочисленные цепочки следов, оставленных матросами «Наутилуса», эти следы вели нас к цели, как нить Ариадны.
Сначала мы шли почти точно на юго-запад, потом стали поворачивать южнее, следуя фарватеру Босфора. Ближе к Анадолу Каваги следов стало больше. Я знал, что первая минная завеса разобрана почти полностью, так что нам не придется искать в ней окно. Мелькнула площадка, вся истоптанная башмаками водолазов, кое-где из песка торчали якоря с обрывками минрепов.
– Профессор, ложитесь на пол головой к корме! – приказал Немо. – Ногами упритесь в стену!
До сети оставалась половина мили или полторы минуты хода. Я растянулся на холодном полу и приготовился к резкому торможению, сердце больно билось в груди. Какая-то часть моего существа жаждала прижаться лицом к стеклу и смотреть, смотреть на приближающуюся ловушку. Спиной я чувствовал вибрацию, наполняющую корпус «Наутилуса». Субмарина показалась мне хищным зверем, готовящимся к прыжку! Потом впереди в серой мгле проступил узор из тонких линий, складывающихся в шестиугольники, и я больно укусил себя за палец. Сеть быстро надвинулась, субмарину тряхнуло, раздался уже знакомый резкий скрежет – и в тот же миг пол подо мной будто встал вертикально.
На секунду мне показалось, что «Наутилус» воткнулся носом в грунт. Капитана швырнуло на руль. По корпусу прокатился нарастающий металлический лязг, одна из лопнувших цепей с размаху ударила по хрустальному стеклу иллюминатора. Я в ужасе зажмурился, мне показалось, что сейчас хрусталь треснет, разлетится вдребезги, и в рубку хлынет вода. А потом скрежет медленно и будто лениво прокатился обратно, от кормы к носу.
Я распахнул глаза. Немо стоял за штурвалом, тяжело дыша и одной рукой упираясь в приборную панель. У меня мелькнула мысль, что от удара о руль он мог сломать себе ребра, и я в страхе вскочил на ноги.
– Капитан, вы не ранены?!
Он повернул ко мне голову и торжествующе улыбнулся.
– Смотрите, господин профессор! Вот ловушка, которая должна была нас уничтожить.
Я бросился к лобовому иллюминатору. В полутора десятках туазов перед нами висела порванная сеть, а за ней, теряясь во мгле, со дна поднимались пупырчатые черные шары. Десятки, сотни шаров. Видимо, рывок сигнального троса освободил их от балласта, и теперь они всплывали, чтобы натянуть минреп и встать в толще воды, перегораживая нам проход. Если бы «Наутилус», порвав сеть, двигался с прежней скоростью, сейчас он попал бы в самую их гущу.
Среди мин тайной третьей завесы вверх поднимались и наши мины – мины из бывшей первой завесы. Через минуту они достигли той глубины, на которой срабатывал взрыватель – и начали рваться одна за другой. По ушам ударил грохот, вода по ту сторону сети будто вскипела. Видимо, часть осколков била в мины третьей завесы, и те тоже детонировали. Волна взрывов катилась вниз по Босфору, превращая пролив в кастрюлю с кипящим супом.
Прошло еще несколько минут, и новая волна чудовищного грохота возвестила нам о том, что сработал часовой механизм у русских торпед, укрепленных под минами второй завесы. Я зажал уши руками. Немо, гордо выпрямившись, с мрачным торжеством смотрел вперед, на смертельную ловушку, которую нам удалось избежать.
Глава 6Глава 6
Прошло еще несколько минут прежде, чем муть, поднятая взрывами, начала оседать, а вода – проясняться. Сквозь серую мглу стали проступать очертания мин, не задетых разлетающимися осколками, и их было много, очень много. Да, «Наутилус» избежал ловушки, однако Босфор по-прежнему оставался перекрытым.
Я повернулся к капитану. Немо пристально смотрел вперед, будто пытался охватить взглядом новую преграду. Потом он положил руку на штурвал, другой нажал на кнопку, и субмарина начала медленно, задним ходом удаляться от сети.
Я с тревогой вглядывался в его лицо. В придонном сумраке лицо капитана казалось очень бледным, губы были плотно сжаты. Я знал его гордость и упрямство – даже испытывая сильную боль, он никогда не пожаловался бы и ничем не выдал, что страдает. Но удар о штурвал был настолько сильным, что наверняка вызвал серьезный ушиб, а может, и надломил ребра. В конце концов, я вернулся на «Наутилус» в качестве судового врача – ибо чем еще я мог быть полезен его экипажу?
Я повторил свой вопрос уже более настойчиво:
– Капитан, вы не ранены?
– Пустяки, – без выражения ответил тот.
– Вы позволите вас осмотреть?
Немо искоса глянул на меня.
– Нет, не позволю.
И заметив, что я готов возразить, добавил:
– Ребра целы, остальное неважно.
Он снова нажал на кнопку и повернул штурвал. Субмарина мягко затормозила, а потом по широкой дуге стала поворачивать на север. Меня качнуло к лобовому иллюминатору, потом к боковой стене, но на этот раз я без усилий удержался на ногах.
– Поверьте, профессор, если мне когда-нибудь понадобится врачебная помощь, я обращусь к вам без малейших колебаний, – продолжил Немо.
– Надеюсь на это, – ответил я.
– Но сейчас в этом нет необходимости.
Я понял, что настаивать бесполезно, и шагнул к боковому иллюминатору. Мы снова шли над самым дном, придерживаясь следов, оставленных водолазами. Тусклый серый свет за хрустальными стеклами понемногу становился яснее – быть может, там, наверху, поредела облачность, а может, мои глаза привыкли к сумраку. Снова промелькнула площадка бывшей первой завесы – я заметил, что десятка полтора мин еще висело поодаль. Потом потянулась неровная песчаная равнина, тут и там покрытая зарослями красной водоросли филлофоры ребристой. Мимо нас промчалась стая колючих акул-катранов – темно-серых, с заостренным рылом и стройным обтекаемым телом. Поодаль у дна я заметил несколько скатов морских лисиц – ромбообразных плоских рыб с пестрой серой спиной и длинным тонким хвостом. Сколько удивительных обитателей Черного моря мы смогли бы увидеть, если бы включили прожектор! Но сейчас, в разгар военной кампании, об этом нечего было и думать.
Я повернулся к Немо.
– И куда мы теперь, капитан? К Одессе?
– Дадим Конселю три дня, – ответил тот. – Позавчера он прибыл в Марсель. Ему нужно время, чтобы найти жилье, встретиться с капитаном «Наяды» и получить его ответ. Возможно, тот захочет подумать. Дождемся 10 ноября, думаю, к этому моменту телеграмма от Конселя уже придет.
Я кивнул в знак согласия.
– Ну а пока, профессор, не хотите ли совершить погружение в абиссальные глубины Черного моря? Вряд ли мы еще когда-нибудь здесь окажемся.
Я посмотрел на Немо, не веря своим глазам: он улыбался! Еле заметной ускользающей полуулыбкой, но все же улыбался, будто выход в океан и не перегораживала непроходимая минная завеса, а наша участь не висела на волоске!
– Но… Разве это не опасно? Наш прожектор могут заметить. А без прожектора мы ничего не увидим. Даже здесь, на глубине в сорок метров, уже почти темно.
– Как вы можете видеть, господин Аронакс, вода в Черном море довольно мутная. Если мы днем опустимся на глубину свыше двухсот метров и включим прожектор, его свет не пробьется сквозь толщу воды. Ночью, конечно, этого делать не стоит. Я хочу сделать замеры температуры, плотности и солености в зависимости от глубины. Вы мне поможете?
– С радостью, капитан.
– Что ж, тогда в двенадцать часов жду вас в салоне.
Я понял, что он хочет остаться один, поклонился ему и вышел в проход, ведущий к трапу и вниз – к салону, библиотеке и моей каюте.
Признаюсь, сначала предложение капитана показалось мне легкомысленным и безрассудным – разве не должны мы всеми способами беречь натрий и избегать любого движения, требующего работы электромоторов? С другой стороны, если впереди – недели ожидания, то, проводя их в унылой праздности, воистину можно тронуться рассудком! Капитан был прав – вряд ли мы еще когда-нибудь вернемся в Черное море. Так почему бы не воспользоваться случаем?
***
Сразу после завтрака я пришел в салон. Ставни, закрывающие хрустальные окна, были плотно сомкнуты. Судя по показаниям приборов, «Наутилус» шел на северо-восток со скоростью двадцать узлов. Тишину салона снова наполняло мягкое урчание моторов, и я только сейчас понял, как мне не хватало этого звука.
Я принес из библиотеки карту Черного моря, журнал наблюдений и перо с чернильницей. Хорошо знакомая толстая тетрадь содержала многочисленные таблицы параметров морской воды в разных уголках Мирового океана, заполненные рукой капитана Немо. Пролистав страницы, я нашел несколько собственных записей – иногда я помогал ему делать измерения во время первого своего пребывания на подводном судне. Пара последних страниц была заполнена округлым детским почерком – видимо, Ишвари тоже помогала отцу.
Около двенадцати часов звук моторов стал ниже и глуше, и субмарина начала замедляться. Мы отошли от берега примерно на двадцать лье, и теперь под нами лежала обширная котловина Черного моря, глубина которой превышала два километра. Какими окажутся эти глубины, и будут ли они совершенно безжизненными, как предрекали многие мои коллеги? Скоро я это узнаю.
В двенадцать часов в салон вошел капитан Немо, и я поднялся ему навстречу. Он бросил взгляд на меня, на тетрадь, на чернильницу – и его губы тронула неожиданно теплая и грустная улыбка.
– Я вижу, у вас все готово, профессор.
Я молча кивнул, не зная, что сказать.
Он несколько раз нажал на кнопку, передавая команду в машинное отделение, и моторы замерли. Вместо низкого урчания салон заполнило шипение заполняемых водой балластных цистерн. Немо не стал использовать рули, чтобы добраться до дна – мы просто начали медленно тонуть, а капитан стал диктовать мне показания термометра, манометра, ареометра и других приборов.
Первую серию измерений мы сделали на глубине в десять метров – и потом через каждые десять метров стали их повторять.
Черное море – удивительный водный бассейн, самый изолированный среди всех, соединяющихся с Мировым океаном. Многочисленные реки, среди которых самой крупной является Дунай, несут в него пресные воды. Одновременно через Босфор в Черное море поступает очень соленая вода Мраморного моря. Все это приводит к тому, что в Черном море сосуществуют два слоя воды, которые почти не смешиваются друг с другом. Граница между ними пролегает на глубине 50-100 метров.
Сначала по мере нашего погружения соленость воды быстро росла, а температура падала. Потом мы вошли в слой очень холодной воды, температура которой не превышала 6 градусов Цельсия. Еще ниже температура поднялась на два градуса и далее до самого дна уже не менялась.
На глубине в двести метров включился прожектор и распахнулись створки окон. Я жадно глянул в иллюминатор – и не увидел ничего, кроме тусклых зеленоватых вод. Нигде ни рыбешки, ни креветки, ни червя, ни медузы! Нигде ни малейшего движения, будто мы попали в те времена, когда жизнь на Земле уже угасла или еще не зародилась. Стрелка манометра показывала, что мы продолжаем погружаться, но вид в иллюминаторе не менялся ни единой деталью. Взгляду просто не за что было зацепиться!
Наконец, через полчаса от начала погружения внизу показалось дно. Под нами простиралась гладкая унылая равнина, покрытая толстым слоем темного ила. Капитан нажал на кнопку, и насосы коротко зашипели, вытесняя часть воды из балластных цистерн. Падение «Наутилуса» замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Я внес в журнал последние данные и бросился к окну.
Движение водных струй вокруг субмарины всколыхнуло рыхлый ил, и вокруг нас взметнулись клубы темно-бурой мути. В этой мути не было ничего живого – ни рыб, ни крабов, ни моллюсков, ни губок. Пустынная равнина, лишенная жизни! Видимо, гниение органического осадка, в изобилии поставляемого верхними слоями Черного моря, вытянуло из воды весь кислород, и теперь ни один из представителей животного мира не мог здесь жить.
Я услышал сзади легкие шаги, а потом на мое плечо легла рука капитана.
– Задворки ада, где угли уже догорели, – вымолвил он. – Море – вечная жизнь и любовь, но не здесь.
Я хотел ответить, что море – все равно вечная жизнь и любовь, даже здесь, но горло от волнения перехватило спазмом, и я не смог выдавить из себя ни звука. Пальцы капитана на мгновенье сжали мое плечо, а потом он убрал руку и отошел к приборной панели. Раздался пронзительный свист насосов, работающих на полной мощности. Пол подо мной дрогнул, мертвую заиленную равнину будто заволокло дымом, и мягкая сила вдавила меня в пол. Мы поднимались обратно к поверхности.
-
-
12.04.2016 в 11:16В смысле, замечательна не только эта часть, но и все предыдущие
-
-
12.04.2016 в 13:06-
-
13.04.2016 в 15:48-
-
13.04.2016 в 16:36Насчет подарка не знаю, но будем стараться
-
-
30.04.2016 в 00:12-
-
30.04.2016 в 00:21